Анна Климова - Не покидай меня

Мать Валентины была феерической по горделивой дурковатости женщиной. Ее взбалмошный и непредсказуемый характер при посредстве ума мог бы помочь ей достичь весьма многого в этой жизни. Возможно, ее бы уважали. Но умом теща не блистала. Это был совершенно шукшинский тип. Более того, она и попала в творческую биографию писателя именно за свою дурость, так поразившую, так горько его озадачившую. Тещенька рассказывала, что конфликт с Шукшиным у нее произошел в конце 1973-го года. Она утверждала, что тогда работала вахтершей в клинике 1-го Мединститута имени Сеченова. Нина Ивановна не пропустила к Шукшину, лечившемуся там, жену и детей. Это было самодурство маленькой, гаденькой, злобно-надменной души, проистекавшее из воинственного безнаказанного советского хамства, которым были больны многие и многие люди в те годы. «Ну и что, что ты вроде как знаменитость, — так начиналось логическое построение ее мысли, — рассыпаться мне тут перед тобой жемчугом, что ли? Вот чем ты лучше меня? А вот возьму и побольнее ударю. За что? А мне так захотелось! И чтобы не думал про себя много!»

Нина Ивановна слышала о Шукшине и, заступив на вахту на проходной клиники, из болезненной беспринципности, не основанной ни на чем, кроме как на вдруг возникшей антипатии, устроила безобразный, совершенно гадостный скандал. Причем дважды. Второй раз она не пропустила к нему двух друзей, приехавших его навестить. Это при том, что Шукшин заранее позаботился о пропусках для них. Нина Ивановна, выкаркивая из себя ядовитый старческий смех, с гордостью вспоминала, как сказала им, «этим выфертам»: «Пропуск здесь — я!». Именно из-за нее взбешенный Шукшин покинул больницу в пижаме и тапочках, отправившись домой на такси.

И такой человек мог сломить любого своей непредсказуемостью и упрямым кретинизмом. Но напоролась на характер дочери. И сломалась. Никто ее не мог заставить делать что-либо, кроме Валентины. Дочь знала секрет — на хамство отвечать тройным хамством, на придурь — тройной придурью. Да и старость взяла свое.

Иногда Андрей думал, что надо было бы пристальнее присмотреться к Валентине сразу после знакомства с ее матерью…

Их брак в большей или меньшей степени походил на договор. Удобный для обоих. На что мог рассчитывать двадцатилетний парень, который всю жизнь провел в детдоме? Так многого ему хотелось в то время! Свобода, немного авантюрное решение поступать в бедовый, непрактичный Литинститут, общага и любимая угловая комната в страшненьких обоях, в которой жил поэт Рубцов. Были вино, прогулки с компанией по ночному городу, макароны по-флотски в три часа ночи, дикая зубрежка и мандраж перед сессиями — нормаль студенческой жизни. Нормаль и безумие, потому что были и дикие пьянки, и разбитые окна в общаге, и яростная потасовка с нарядом милиции. Потом «обезьянник», приказ об отчислении…

Квартирку, положенную Андрею по закону, чиновники зажилили. Вручили на его 18-летие ключики от комнаты в коммунальном клоповнике, которую тот сдавал до того, как его выперли из институтской общаги. Денег хватало только «на прожить». Тут и подвернулась Валентина — шустрая, оборотистая, веселая матерщинница, чем-то торговавшая.

В те дерзкие годы, хорошо разбавленные сексом и пьянками, он оказался в маленькой квартире Валентины, жившей тогда с матерью — злобной старухой, постепенно впадавшей в маразм. Валентина всегда знала, чего хочет от жизни и окружающих. И всегда получала то, что хотела. Молоденький, жгуче-красивый Андрей был, конечно, раздолбаем и кобелюкой, каких свет не видывал. Но она не боялась трудностей. Устроила его в свой маленький магазинчик строительных материалов и в свою постель. Андрей остался.

Свадьбу сыграли скромно. Настолько скромно, что свадебные фото уместились на десяти разворотах китайского альбомчика. Дальше была работа. Много работы. Вскоре они стали обладателями двухкомнатной квартирки в Южном Бутово и кучи долгов. Валентина в самом деле разглядела в нем упорного трудягу, на которого всегда можно положиться. В красавце-жеребце прятался настоящий першерон. Хотя его патологическая честность в бизнесе всегда раздражала ее. «Не надуришь — не пожрешь!» — любила повторять она.

Исподволь, потихоньку Валентина приручала его к себе — настаивала там, где нельзя было иначе, отступала перед ним, когда видела признаки бунта и мужской воли, которую решались давить только глупые бабы, желавшие на свою попу не удовольствий, а проблем. Удила полезны, но нельзя слишком часто показывать их мужчине. Особенно такому, как Андрей. Однако неправильно было бы предоставить мужчину самому себе, делая из него минисамодержца. Абсолютная власть — штука ядовитая.