Пабло Симонетти - Граница дозволенного

Я позвонила ему из машины, упиваясь своей свободой — ощущение было непривычное, будто в руке, с которой только что сняли сковывавший ее несколько месяцев гипс. Я спросила, как дела в издательстве, но он своим сухим и неискренним «хорошо» дал понять, что не намерен считать этот разговор прощальным. Попросил, чтобы я вела машину осторожно, чтобы позвонила, когда доеду (я не стала), и чтобы наслаждалась садом и солнцем. Стандартный набор пожеланий, он всегда меня так напутствовал, когда я ездила в Рунге одна.

Эсекьель на Кубе уже четыре дня, и от него пока ни слова. До вчерашнего вечера я оправдывала его тем, что он, наверное, закрутился с семинаром и вечеринками. Но семинар уже закончился. А теперь он, по идее, держит курс на какую-нибудь глухую деревню, где Интернет найти гораздо проблематичнее, чем в Гаване. Неужели при виде гостиничного компьютера у него нигде не щелкнуло, что хорошо бы черкнуть мне пару слов? «Привет, все хорошо, скучаю»… Это невнимание ранит. Вот в чем Роке точно нельзя упрекнуть, так это в невнимательности ко мне. Он всегда начеку, всегда готов толковать мои желания, всегда рад принять меня. Все его недостатки меркнут перед этой чертой. Однако он не отодвигает свои дела на второй план — наоборот, работе и себе уделяет не меньшее внимание, чем моей персоне. Запредельная степень повышенного интереса к жизни, как физического, так и умственного.

При мыслях о нем у меня бегут по телу мурашки. Я представляю, как он расстегивает мое платье, обнажая плечи, как страстно прижимается ко мне губами. Чувствую его массивное тело на себе… Я снова открываю ноутбук посмотреть, нет ли почты. Ничего — ни от Эсекьеля, ни от Роке. Мне хочется получить что-нибудь от Роке, но я заставляю себя ждать вестей от Эсекьеля. Ни словечка за целых четыре дня, как так можно? Я открываю нашу переписку, последнее письмо, отправленное почти сразу после расставания, и, к своему изумлению, обнаруживаю там поток восторгов: «Ты не представляешь, как похорошел сад! Сегодня один из тех ясных дней, когда кажется, что холмы можно достать рукой. Весь вечер провела на воздухе». Или еще лучше: «Вчера вечером управился с рецензией за два часа — это одна из моих самых удачных, чувствую себя таким раскованным, умным, уверенным. Все благодаря спокойной жизни и Кертесу. Его книга повергла меня в натуральный литературный экстаз. Сегодня ходил обедать с одним человеком из газеты, и он сказал, что редактор очень хвалила рецензию». Заголовки писем — полная противоположность содержанию: «скучаю по тебе», «жаль, что тебя нет рядом». Первой переписку прекратила я. Потому что приехал Роке. Или…

Не помню, когда точно я рассказала все Хосефине. Зато прекрасно помню возникшее от произнесенных вслух слов о разводе ощущение, что крылья за спиной ослабли и я лечу кувырком прямо в пучину тоски. Хосефина узнала первой — после Эсекьеля и Роке, разумеется. Сообщив сестре, я объявила о нашем разводе во всеуслышание, сделала его осязаемым, наполнила не существовавшим прежде весом. Ни смысла, ни необходимости в этом не было, но я поддалась инстинктивному желанию разорвать кокон: теперь из пустого слова развод превратился в факт. Я развожусь с Эсекьелем.

Уже шесть дней от Эсекьеля ни слуху ни духу. Я вышагиваю по гостиной из угла в угол, кидая истеричные взгляды на компьютер и маленький модем. Выхожу из тени на солнце — утреннее солнце, с каждым днем восходящее все ниже над восточным горизонтом. Не понимаю, почему он до сих пор мне не написал. И не позвонил. Мне уже нечем оправдывать его молчание. Я представляю, как он неспешно прогуливается по карибскому пляжу, и во мне закипает обида. Внезапно все фрагменты мозаики встают на свои места: приехал в воскресенье навеселе, невыспавшийся, после обеда вырубился, ни разу не поцеловал меня в губы, не захотел заниматься любовью и даже просто лечь со мной в одну постель, в понедельник уехал рано — якобы завершать дела, не позвонил перед вылетом, не удосужился даже привет передать по электронке… Не хочет он ничего возвращать, это очевидно. Как я до сих пор не поняла? Осознав все, я сразу успокаиваюсь — меня разбирает смех и почему-то хочется искупаться. Погрузившись в бассейн по шею, я смотрю на море и поражаюсь, насколько слепой становлюсь, когда на что-то настроюсь — словно, сосредоточившись на далекой цели, перестаю замечать, что творится под носом. Какая же я идиотка! Наивная дурочка! А Эсекьель, каков лицемер! Ведь мог бы просто сказать, что не хочет возвращаться ко мне. Он просто потакал мне, как бывало уже не раз, и со свадьбой он тоже пошел у меня на поводу. Он боялся. Боялся меня? Не сумел воспротивиться давлению, которое сам себе вообразил? Неужели мужчина может быть настолько безвольным? Или это я стала чем-то вроде глухой стенки, которую ничем не пробить? Или Эсекьель просто запутался, разрываясь между волей и чувствами?