Пабло Симонетти - Граница дозволенного

— Я тоже, — подхватываю я, пытаясь превратить эту зеленую сень в наш храм, но слова звучат как упрек. Я действительно считаю этот лес своим, я прикипела к нему всей душой — а как иначе им можно владеть?

Эсекьель как будто не замечает колебаний ни в моем настроении, ни в голосе.

— Я скучал по нашим с тобой прогулкам, — произносит он с нежностью. Пытается сблизиться, а я только и знаю, что мысленно критикую его поступки. — У тебя осталась привычка отламывать и вертеть в руках прутики.

— Но сегодня я все время молчу.

— Да, точно… Расстроена?

— Скорее, не в своей тарелке.

— Давай не будем гнать лошадей. — Он кладет ладони мне на плечи. Хочу, чтобы он меня поцеловал. — Не поддавайся тревоге. Тревога нас ни к чему хорошему не привела. Давай потихоньку. Я схожу к урологу, к психиатру, если понадобится, но любовью мы займемся, когда я буду в себе уверен. Я не хочу больше чувствовать себя виноватым и не хочу, чтобы ты огорчалась. — Он молча смотрит на меня, будто раздумывая над дальнейшими словами. — У тебя хватит терпения?

— Да, конечно.

Меня переполняет какое-то окрыляющее чувство, в сердце просыпается всегда жившая там любовь. Я восхищаюсь смирением, прямотой, открытостью Эсекьеля — новыми для него качествами. Но неужели ему ни капельки не хочется заняться со мной сексом после двух месяцев разлуки? И даже воссоединение не будоражит в нем никаких желаний? Порох, которым начинены вертящиеся в моей голове вопросы, отсырел. Эсекьель меня обезоружил.

— Не делай такое лицо, — улыбается он.

— Какое?

— Мрачное…

Он изумляет меня до глубины души. Это желание по каждой фразе, по каждому жесту истолковать наше будущее — не к добру. Все та же тревога, только с другого ракурса. Решено. Я отвечаю на улыбку Эсекьеля. Буду плыть по течению, посмотрим, что принесет время.

Эсекьель уехал, едва дообедав. Сослался на множество разных дел, которые нужно закончить до отправления на Кубу. Я надеялась, что он позвонит вечером — закрепить, так сказать, соглашение. Ведь инициатива теперь в его руках. Однако телефон молчал. Тогда я стала ждать предотъездного звонка — подпущу побольше веселья и оптимизма в голос, внушу Эсекьелю, что все пройдет замечательно, и пусть не волнуется за меня. А когда он вернется, мы двинемся вперед, воодушевленные примирением. Однако телефон молчал. Два часа до вылета я терзалась навязчивыми вопросами: где Эсекьель и не позвонить ли мне самой? Скорее всего он сейчас проходит всякие регистрации и контроль. А теперь уже должен сидеть у выхода на посадку. Почему он не звонит? Наверное, Перти насел на него со своими сальными шутками и не дает вздохнуть. Может, рейс задержали, и Эсекьель позвонит, когда они уже будут садиться в самолет? Или он предпочитает поговорить, когда они уже устроятся на месте, чтобы без суеты? Его номер у меня на экране, достаточно только нажать кнопку. Однако у нас так сложилось, что звонить должен отъезжающий. Я досидела до вечера — телефон молчал.

В день нашего развода я почувствовала, что обязана позвонить ему, когда ехала сюда, на побережье. Он встал на работу рано — дурацкий предлог, если учесть, что с редактором он обычно встречался не раньше двенадцати дня (к взаимному удобству полуночника Эсекьеля и редактора, занятой на утренних планерках). Ясное дело, он не хотел присутствовать при моем отъезде. На прощание он, отводя взгляд, поцеловал меня в лоб с дежурным «увидимся». Расхаживая туда-сюда в ночной рубашке, я вытащила из шкафа одежду, уложила какие-то книги, отобрала косметику, которую возьму с собой. Свежий ветерок обдувал ноги, я как будто парила на крыльях, на сердце еще сохранялась легкость, которую я ощутила, приняв решение разойтись. Возможность встречаться с Роке в любое время и не таясь тоже радовала. Проведем вместе выходные здесь, в Рунге. Я брала с собой только самое необходимое — у нас еще будет время выяснить, кому что достанется из вещей, приобретенных за тринадцать лет брака. Собрав чемодан, я залезла в душ и долго стояла под упругими струями, потом вымыла голову. Омовение перед новой жизнью.

Я протянула руку за полотенцем, и мне вдруг захотелось уткнуться в него и заплакать. Сердце как будто снова придавили тяжелым камнем. Но я переборола слезы. Легкость нельзя упускать, иначе поедет крыша. Я вытерлась ласкающими кожу движениями, долго расчесывала волосы, пока они не стали шелковистыми, добилась сияния в лице. До этого последнего утра я и не подозревала о том, какие силы дарит легкость. Две недели с момента, как «заговорило бессознательное», прошли под ощущением свалившегося с души груза. Помню, как произнесла, садясь в машину после того сеанса: «Мы разводимся». «Разводимся», — откликнулся эхом Эсекьель. На губах у обоих застыла вымученная улыбка. Гора с плеч, мучения окончены, мы наконец разобрались, скинули балласт последних месяцев, прожитых в неопределенности. Будущее нам светит не самое радужное, но хотя бы светит, хотя бы вырисовывается. Воодушевленные этим ощущением, мы продержались последние дни, цепляясь за соломинки замаячившего перед нами будущего. Как-то вечером, когда мы укладывались спать, я увидела во взгляде Эсекьеля проблеск мольбы — немую и нерешительную просьбу о помощи, которую я давно научилась улавливать. И только выросшие за спиной крылья помогли удержаться, не кинуться защищать и утешать.