Эльке Хайденрайх - Колонии любви (рассказы)

Феликс Надар в 1861 году сфотографировал парижские катакомбы - это были первые снимки при искусственном освещении за двадцать пять лет до официального изобретения фотографии. Эти работы можно было посмотреть, когда я была в Вене. Несколько фотографий показывают сточные каналы под Парижем, но большей частью ужасные нагромождения костей и черепов - останки людей, свезенных с бывших кладбищ, умерших в тюрьмах, погибших во время войн и революций, - они лежали штабелями или были выложены в страшные узоры. Фотографируя, Надар использовал кукол, на этих снимках они "работали": с одной стороны, показывали соотношение между размерами человека и этими гигантскими горами костей, а с другой - потому что ни один живой человек в принципе не смог бы вынести это зрелище и потому что никто не простоял бы там неподвижно необходимые для экспонирования двадцать минут - это могут только мертвые. "Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались"*, - написано под одной из фотографий цвета сепии.

* Пс. 21, 15.

Утешившись, я уезжаю назад, домой, Альбан, ты больше не увидишь меня, ты - прекрасное дитя среди всех этих мертвых. Ты несчастен, ты говоришь, что любишь меня. Когда мне было двадцать четыре года, я тоже говорила подобные вещи. Они забываются. Любовь длится всегда лишь мгновение.

СЕРДЦЕ РАЗМЕРОМ С КУЛАЧОК

ЛИЗА

Лиза поехала в Северную Италию, в дом своих друзей, чтобы немного побыть одной - поразмышлять и дождаться мужа. Дождаться его звонка, или письма, или, может быть, приезда, как он это неопределенно пообещал, да, дождаться наконец ясности: действительно ли после восьми лет совместной жизни в ней до сих пор присутствуют любовь, печаль, желание близости.

Дом был практично и уютно обставлен, душ работал, камин хорошо тянул, постель оказалась не слишком мягкая, и было прекрасно приехать одной и все открывать для себя самостоятельно. Ей всегда казалось ужасным разглядывать квартиру, когда владельцы стоят рядом и говорят: "Здесь мы убрали стену", или: "Эту вазу Ута вылепила сама", или: "Здесь должна еще стоять софа". Квартира достаточно рассказывает о людях, которые в ней живут, Лиза не нуждалась в пояснениях. Искушение позвонить Рихарду, чтобы сказать: "Я уже здесь", было велико, но еще сильнее было желание, чтобы позвонил он сам и спросил: "Ты уже там?" Он, конечно, не позвонил. Лиза прогулялась по местечку, которое с косогора, где находился дом, выглядело красивее, чем было в действительности: дома разваливались, пахли сыростью, в коридорах лежал мусор, худющие кошки шныряли по осыпающимся лестницам. На пластиковых веревках висело пестрое белье, а по узким переулкам колесили подростки на тяжелых мотоциклах. Лиза задумалась, откуда у молодежи из такого бедного городка такие дорогие машины, каждая из которых стоит около 10000 марок и имеет скорость 200 километров в час. К чему все это? Чтобы пугать людей, давить кошек, по вечерам превращаться в нечто иное, чем монтер, пекарь или повар? Толстый деревенский полицейский с красным лицом стоял на углу и кричал: "Пять тысяч!" - если кто-нибудь опять катил без шлема, или: "Двадцать тысяч!" - если ехали слишком быстро, но подростков это совершенно не смущало, и с девяти вечера они с грохотом мчались мимо него от Виа Регина до Виа Милитаре и обратно через Виа Рома, а толстяк размахивал блокнотом и карандашом, делал себе пометки, записывал штрафы в лирах и на следующий день со всей строгостью раздавал штрафные квитанции. На залитой светом спортивной площадке отцы этих диких сыновей - строители, мясники и лесорубы - по вечерам играли в футбол, в единственной пивнушке грохотал музыкальный автомат и хихикали девушки.

Лиза смотрела на все это, была рада, что не принадлежит этой жизни, но втайне опасалась окончательно потерять контакт с людьми. Ей становилось все сложнее выносить их, в присутствии людей, которые с ней заговаривали, она покрывалась потом, по-настоящему хорошо ей было только тогда, когда она была одна. Одна или с Рихардом. Но в последнее время он уклонялся от общения с ней, редко бывал дома, почти не замечал ее и, казалось, вздохнул с облегчением, когда она сообщила: "Я уезжаю на некоторое время". - "Вот и правильно! - слишком быстро откликнулся он. - Тебе это пойдет на пользу, и, если у меня не будет дел сверх головы, я к тебе приеду". - "Если ты меня любишь, все будет хорошо", - прошептала Лиза и прислонилась к нему, но она не знала, любит ли он ее и что значит "будет хорошо".

Лиза прибралась в доме, который долго простоял пустым. Она смела паутину, перестелила постель, проветрила шкафы и оттерла до блеска зеркало. В саду она срывала последние розы и ставила их перед собой в красивой старинной вазе из прессованного стекла, когда по вечерам смотрела на озеро и слушала Россини, или Доницетти, или Верди.