Эльке Хайденрайх - Колонии любви (рассказы)

* На этом черном корабле в этом злом Атлантическом океане (ит.).

"Да-да!" - обрадовался Франко и принес бутылку граппы и две рюмки. "Она просто взяла и уехала с ним, - рыдал он, - что она будет делать с этим парикмахером, который толком и готовить-то не умеет!" Он достал из холодильника торт "Tiramisu" и приготовил нам капуччино. Вторая бутылка вина уже опустела, и граппа пошла хорошо. Я положила голову на стол, повернулась к радио, нашла рождественскую ораторию и включила погромче. "Готовь, Сион, торжественные хоры, вскоре ты увидишь самого прекрасного, самого любимого", - подпевала я, поскольку ребенком пела в хоре имени Баха и могла спеть все оратории. Франко вытер передником слезы, высморкался и посадил Эрику на колени. "Она была такая мягкая, - кричал он, - такая мягкая, я хорошо обращался с ней. А она - с каким-то парикмахером!" Он опять заплакал, уткнувшись лицом между ушей Эрики. Ликуйте, возрадуйтесь. Я почувствовала себя очень усталой, пододвинула стул ближе к камину, взяла в руки рюмку с граппой и стала смотреть на огонь, который метался и трещал, и мне захотелось сжечь в камине еловую ветку, чтобы запахло Рождеством.

"Дурацкое Рождество", - вздохнула я и подбросила еще дров, а Франко всхлипнул: "Эрика", и голова его упала на стол. Когда я проснулась, было уже раннее утро и огонь в камине погас. Я сидела на стуле, закоченевшая, на полу валялись осколки рюмки. Дневной свет уже проник через шторы в кухню, а на столе лежал толстый Франко, положив голову на Эрику, и спал.

Я тихо-тихо встала, взяла свою сумку и вышла из комнаты, стараясь не шуметь. Замок щелкнул в двери, когда я ее закрывала. Передо мной лежала тихая и пустая улица, я подняла голову наверх к вывеске "Pensione Montalbina", подумала: "Всего хорошего, Эрика, утешь его, ты сможешь!" - и пошла к вокзалу.

Дома в Берлине я нашла телеграмму от Франца: "Что случилось, черт побери?", протелеграфировала в ответ: "Ничего. Прощай", - и позвонила матери, которая даже не заметила, что я уезжала и что сегодня первый день Рождества.

ТВОЙ МАКС

"Эта весна - весна распахнутых окон и дверей, - писал он, - из которых выбрасывается многое, что давно покрылось пылью и еле-еле живо. Вероятно, что при этом вылетит и то, что еще могло бы послужить, но это выяснится позднее. Между нами, дорогая Рита, стоит многое такое, что никуда не годится. Н-да. Так вот все сложилось. А теперь наступают другие времена. Прощай. Твой Макс". Письмо было на шести страницах, исписанных его красивым почерком. Рита прочитала его в десять часов двадцать минут голубым сияющим мартовским утром. Она схватила собаку и выбрала дорогу, по которой давно не ходила. Природа выглядела достаточно изнуренно: прошедшая зима была свирепой, слишком длинной, слишком холодной, слишком снежной, со злыми метелями. Большинство берез просто сломались посередине, деревья лежали вкривь и вкось друг на друге, а дороги, казалось, были изборождены морщинами. Рита уже давно хотела выбраться из этой местности, в которой смена времен года ощущалась слишком явственно. Это было не для нее, она любила всегда одинаковое серое марево городов.

Собака приплелась с палкой, которую Рита ей бросила. Она весело запрыгала вокруг хозяйки, а Рита думала: ну хорошо, мой милый. В каждую черную дыру, что разверзается передо мной, я не собираюсь проваливаться. Пиши, что хочешь, вряд ли я сойду с ума.

В имении почти все было готово к строительным работам. Десятилетиями поместье постепенно разваливалось само собой, пока не появился электрический миллионер и не велел все реконструировать в старом стиле даже разрушившийся домик в саду перестроили весьма забавно. В нем повесился художник Ульрих, когда его известили о предстоящем ремонте и потребовали освободить жилье. Когда-нибудь, подумала Рита, если миллионер со своей третьей и, естественно, очаровательной женой прибудут сюда, я позвоню в их дверь и скажу: "Извините за беспокойство, но я бы могла быстренько показать вам то место, где из-за вас повесился художник Ульрих". Собака толкнула ее под колено большой палкой. Рита вырвала ее из собачьей пасти грубее, чем это было необходимо, швырнула вниз с пустынного косогора и помчалась вслед за ней так быстро, что у нее закололо сердце и перехватило дыхание. Она бежала и плакала от ярости, потому что ей уже никогда не встретить здесь Ивана, одичавшую собаку художника Ульриха, всегда преграждавшую ей дорогу, этого прекрасного порывистого дикаря, которого пристрелили вскоре после смерти художника, так как никто не мог с ним справиться. В низине долины можно было увидеть забавный домик ведьмы. Именно там они соорудили детскую радиостанцию. Если бы я была электрическим миллионером, подумала Рита, я бы велела облепить его коржиками и пряниками и разрешить детям переселенцев, турок и цыган, съесть их, тогда бы у местной прессы появился наконец задушевный сюжет.