Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер

Максим понял. Он улыбнулся, развернул машину и отъехал назад, оставив меня одну. Я стояла с закрытыми глазами, чувствуя, как колотится сердце, слыша, как забеспокоилась в листве какая-то птица. Затем я стала спускаться по узкой тропинке, заросшей диким чесноком, крапивой и травой, надо мной нависали ветви высоких кустов, и мне приходилось отводить их рукой. Освещение было каким-то зеленоватым, однако в нем не таилось ничего зловещего, все вокруг выглядело свежим и совершенно невинным; над моей головой не было кроваво-красных рододендронов, я не заметила ничего редкостного и непривычного, все казалось естественным и знакомым. Дорогу мне перебежал кролик и спрятался в нору, на мгновение я увидела один его удивленный полупрозрачный глаз, которым он уставился на меня.

Прошлый раз, когда я была здесь, свет свободно проходил через почти совершенно голые ветви, сейчас же деревья настолько разрослись в стороны и вверх, что я продвигалась в своего рода зеленом тоннеле и лишь спустя некоторое время, отодвинув в сторону разлапистую ветку, словно вынырнула наружу и оказалась в лучах вечернего солнца. И вот Коббетс-Брейк передо мной - спокойный, тихий, красивый.

Я смотрела на него, целиком охватывая взглядом: дом не был слишком большим. Кажется, я и теперь его вижу - ворота, подъездную аллею, стены и трубы, окна и фронтоны, окружающие его сады. Это походило на встречу влюбленных после разлуки, пережитых сомнений и тревог, которые сразу же, при первом же взгляде развеялись, уступив место уверенности и определенности.

Я осторожно продолжила свой путь, скользя и балансируя вытянутой рукой, вниз по склону, между пасущихся овец, туда, где у входа в дом меня ждал Максим.

В холле я увидела кувшин с полевыми цветами, второй, размером поменьше, стоял на кухонном столе, рядом с яйцами, молоком и фруктовым тортом; на решетке камина лежали дрова, но огонь не был зажжен. Мы ступили в незнакомый нам дом, оставшаяся в нем мебель казалась старой и чужой, и тем не менее это был наш дом, мы не были в нем незваными гостями.

- Я могу отныне остаться здесь, - сказала я, - жить здесь, нам не нужно ехать куда-нибудь еще.

Мы тихо переходили из комнаты в комнату. Его чистили, убирали и мыли, но еще важнее то, что его любили и лелеяли в течение многих лет, несмотря на то что некоторыми комнатами уже давно не пользовались. Здесь не было ничего казенного или холодного, ничего такого, что мне бы не понравилось. Я огляделась вокруг и увидела, что кресло нуждается в ремонте, следует перевесить дверь, приобрести картины, чтобы заполнить пустые места на некоторых стенах, но не было ничего такого, что нужно сделать срочно или что мне активно бы не понравилось.

- Мы сделаем его нашим, - сказала я. - Без всякой спешки.

В конце концов, в тот момент мы ничего не имели, пожар уничтожил нашу недвижимость; мы начнем все сначала. Это наполняло меня счастьем. Все те красивые, дорогие вещи, фарфор и портреты, серебро и редкие образцы мебели не были моими, среди них я никогда не чувствовала себя дома. Они принадлежали семье Максима-и Ребекке. Вещи, находившиеся в Коббетс-Брейке, также не были моими, однако я испытывала к ним совершенно иные чувства, мне даже казалось, что мы не купили, а унаследовали их, они были частью дома, и мы будем так же ухаживать за ними.

Мы поднялись в комнаты мансарды, пока еще пыльные и пустынные, с голыми белыми стенами; я тут же мысленно их обставила, разложила белье по ящикам комода, расставила фарфор и хрусталь; представила здесь детей.

Я повернулась и посмотрела на Максима, переполненная охватившим меня восторгом:

- Теперь я счастлива. Ты понимаешь?

И тут же пожалела о своих словах и, если бы это было возможно, взяла бы их обратно, поскольку он, по всей видимости, не разделял моих чувств, вероятно, он сделал это лишь для меня и никогда не полюбит это место так, как Мэндерли.

- Давай выйдем, - сказал Максим.

Было еще тепло, однако в воздухе ощущалось приближение вечерней прохлады; в кустах сирени залился трелью дрозд. Мы медленно пошли садом, пониже старой колоннады в южной части. Повсюду бурно разрослись розы и ломоносы, их ветви напоминали спутанные, неухоженные волосы. Они явно нуждались в том, чтобы их обиходили и подстригли, и тем не менее они были красивы, белые звездочки ломоноса уже раскрылись, розы выбросили бутоны.

Все, что мы видели вокруг - цветочные клумбы, кусты, вьюны, - давно не знало ухода, но я была счастлива при виде всего этого и стала строить планы, как все постепенно приведу в порядок. Я не хотела, чтобы у меня был стерильный сад с ровно подстриженными кустами и деревьями, чтобы за ними ухаживали садовники, с которыми я не смела бы даже поговорить, боясь либо их обидеть, либо показаться невежественной. Я и была невежественной, но я прекрасно помнила сад моего отца и верила, что быстро научусь всему, потому что это у меня в крови.