Барбара Картленд - Запертое сердце

- А в зале все было сизо от дыма, трудно было разглядеть даже тех, кто сидел за соседним столиком, - добавил кардинал.

- Думаю, именно наши споры натолкнули меня на мысль писать, - сказал граф.

Они еще некоторое время перебирали события прошлого, но потом граф, взглянув на часы, проговорил:

- Полагаю, ты хотел бы умыться перед ужином. - Он замолчал. Внезапно, как бы вспомнив о чем-то, он спросил:

- Разве ты путешествуешь один? Разве кардинала, как и епископа, не должен сопровождать капеллан?

- Мой капеллан озабочен тем, чтобы вознестись над вожделениями плоти, ответил кардинал. - Поэтому постами он довел себя до такого состояния, что создается впечатление, будто я морю его голодом. Но, уверяю тебя, это совсем не так! Сейчас дни поста, и он с большей радостью согласится посидеть в карете или прогуляться, вместо того чтобы присоединиться к нам.

- Ты в этом уверен? - спросил граф. - Мне не хотелось бы показаться негостеприимным.

- У меня нет желания, чтобы отец Пажери, который, как это ни печально, отличается страшным занудством, нарушил вновь возникшую между нами атмосферу близости и испортил нам ужин, который ознаменует возобновление нашей дружбы.

Ужин и в самом деле прошел очень весело. Еда оказалась превосходной. Блюда были так искусно приготовлены, что их с чистой душой можно было бы назвать амброзией. Мастерство кухарки мог бы оценить только истинный француз. Поданное к столу белое вино из винограда, произраставшего в поместье графа, оказалось настоящим нектаром. Только в этом уголке страны можно получить вино с таким уникальным букетом.

Ужин был приятен не только вкусными блюдами, но и интересной беседой. Два давних приятеля старались перещеголять друг друга в том, кто из них помнит больше веселых историй и анекдотов. Они от души хохотали, и Сирилла, глядя на них и слушая их рассказы, сама смеялась до слез.

Девушку охватило страстное желание, чтобы к ним почаще приезжали друзья отца и отвлекали его от книг, от которых он редко отрывался больше чем на час.

Внимательно наблюдавший за Сириллой кардинал пришел к выводу, что он никогда в жизни не видел более очаровательной и необычной девушки. И дело не только в ее совершенной красоте, думал он, но и в отличавшей ее облик одухотворенности, которой лишены другие женщины, особенно в Париже. И в ее смехе, звеневшем под сводами столовой, и в ее остроумных и метких замечаниях, которые она высказывала, принимая участие в общем разговоре, были четко соблюдены границы допустимого правилами приличия.

Кардинал также понял, что она не только умна, но и очень образованна, чего и следовало ожидать от дочери такого отца.

Он сделал какое-то шутливое замечание на латыни - она поняла и ответила греческой цитатой, причем в той же манере, что и ее отец в годы их юношеских словесных баталий.

Наконец кардинал решил, что пора дать приказание, чтобы готовили его карету, и трогаться в путь.

И все же ему страшно не хотелось уезжать.

Этот вечер, ставший своего рода оазисом покоя среди забот и волнений его напряженной жизни, значил для него гораздо больше, чем он был способен выразить словами.

Когда его высокопреосвященство подходил к библиотеке, его внезапно осенила одна мысль.

- Сколько лет Сирилле? - спросил он графа.

- В январе ей исполнилось восемнадцать, - ответил тот. - Боюсь, ей скучно здесь со мной, но, как ты видишь, она кажется вполне довольной. Думаю, что на свете нет другого отца, у которого была бы такая любящая и заботливая дочь.

- Тебе не приходило в голову, что в свои восемнадцать она не раз задумывалась о замужестве. На лице графа отразилось беспокойство.

- Конечно, приходило, Ксавье, но мы с Сириллой ведем столь замкнутый образ жизни, что даже не получаем приглашений на приемы и балы. Полагаю, здесь по соседству живет много молодых людей, но мы ни с кем из них не знакомы.

На какое-то время кардинал задумался. Он понимал, что должен поступить так, как подсказывал ему внутренний голос: попрощаться и покинуть этот мирный дом, оставив его обитателей в покое. Однако он был уверен, что сюда его направила некая Сила, чтобы он выполнил особую задачу.

Он не имел ни малейшего представления, как ему совершить столь сложный шаг, ведь тот, от чьего лица он выступал, являлся олицетворением грубого нарушения всех устоев, которое будет противостоять благопристойности, а вернее, этому утонченному созданию, не знакомому с изнанкой жизни.

- Я не могу пойти на это! - сказал он себе. Но тут в его памяти всплыло изможденное лицо герцогини, и он понял, что она долго не проживет. Разве он посмеет вернуться к ней, полной надежд и планов, с пустыми руками? Он откашлялся.