Николай Семченко - Что движет солнце и светила (сборник)

Она откровенно издевалась над ним. Он понял, что все, что было там, на воде и в воде, — это просто так, между прочим, от скуки и желания помучить его. Правда, одного он никак не мог взять в толк: зачем она изображала страсть, шептала разные нежности и все такое прочее? Может, для того, чтобы ему было больнее сознавать, что им просто-напросто воспользовались — из мести, ради игры, чтобы досадить.

— Сучка! — зло сказал он и откровенно выругался.

— Ну-ну, год молчал и вдруг разгавкался, кобель! — оборвала Надя, резко выдернула свою ладонь из его руки и звонко, с наслаждением впечатала оплеуху в его щеку.

Он остолбенел, и пока приходил в себя, Надя скрылась, дробно постукивая подковками. Была в те годы такая мода: набивать крохотные подковки на каблук.

…Когда он заканчивал четвертый курс, Тамара после долгого молчания прислала не короткое, как обычно, а большое, обстоятельное письмо. Она хотела сказать всего-навсего пару-другую фраз, суть которых сводилась к тому, что встретила человека, который с неба звезд не хватает, зато надежный, крепкий и, главное, любит со всеми ее недостатками. Ему нравится как раз то, что Роман не переносил: когда она читает за едой какую-нибудь книгу и роняет на пол крошки, или забирается с ногами в кресло и мнет накидку, или надевает ту юбку, из-за которой встречные мужчины пялятся на нее во все глаза. В общем, она выходит замуж за этого человека, тем более что, извини, уже и медлить неприлично: беременная невеста — это, согласись, несколько пикантно, и уж лучше сначала оказаться в ЗАГСе, а потом — в роддоме, чем наоборот.

Обо всем этом Тамара писала длинно, зачеркивая целые предложения, вспоминала их отношения, все, что было незабываемо и прекрасно — за это она его благодарила, но так, что слова казались слишком вымученными, тщательно подогнанными друг к другу, — в общем, она не хотела, чтобы он обиделся, и пусть их расставание будет красивым, как в романе про несчастную любовь.

Тамара считала, что он ее любит и будет терзаться отчаяньем. Но Роман ничего такого не почувствовал. Он с любопытством дочитал письмо до конца, отметив несколько грамматических ошибок и улыбнувшись слову «досвиданья» Тамара по-прежнему писала его слитно, хотя он не раз напоминал ей об этом.

Странно, но Роман даже испытал странное, томительное облегчение. Такое чувство, будто вытащил наконец из пальца занозу: вроде и неприятно, но все-таки стало легче! Он знал, что многое в Тамаре придумал. Она ему почему-то казалась таинственной, романтичной, возвышенно-неземной. Может, стихов Блока начитался? А когда приезжал на каникулы, то видел совсем другую девушку — ни малейшего намека на загадочную бледность, томность взгляда или благородно-изысканные манеры.

Однажды, к его ужасу, она сказала: «Извини, я сейчас», — и скрылась за дверью платного туалета. Он представлял ее до такой степени необыкновенной, что как-то и не думал о том, что ничто человеческое ей не чуждо. Впрочем, она и сама говорила ему, смеясь: «Я такая, как есть, и ничего, пожалуйста, не выдумывай!»

А он выдумывал. Так ему было легче. Расстояние этому тоже способствовало. Роман, конечно, знал, что рано или поздно ему, может быть, придется жениться на Тамаре. Их матери уже дружили меж собой и звали друг друга не иначе, как сватья. Институтские девчонки, кажется, поставили на нем крест. Все знали, что у него давний, прочный и, кажется, счастливый роман с одноклассницей. А он как раз и не хотел его обычного, тривиального завершения — свадьбы и всего, что за этим тянется долгие-долгие годы.

Роман сочинил страстное ответное послание, которое кончалось, как припечатывалось, словом «Прощай». На самом деле он не чувствовал ни оскорбленного самолюбия, ни ревности, ничего, кроме тихого удивления: почему он когда-то решил, что страстно влюблен?

А жизнь шла своим чередом: редкие, вполне благоразумные вечеринки, лекции, зачеты и экзамены, летняя практика, изнуряющее солнце пляжа, случайные встречи и расставанья, снова — лекции, зачеты, корпение над дипломом и, о Боже, муки государственных экзаменов. Надюстину он как бы и не замечал, но, встречая ее, как-то странно напрягался и потому, наверное, не всегда успевал набросить на лицо равнодушную, холодную маску.

Вот и в тот душный день, пропитанный испарениями асфальта, людским потом, ароматами терпких цветов. Роман не успел или не захотел изобразить, что его как-то мало трогает встречная компания, в которой шла и Надюстина. Она заметила его не сразу, но, заметив, посмотрела в глаза и улыбнулась долго и щедро. У него замерло сердце.