Радзивилл Ежи - Всадники черных лун

Огромная башня уже нависала над ними, поглощая полукругом входа шелестящую ленту. В зеленоватом свете Этли сошла следом за демонессой с бегущей дорожки и огляделась. Высотой вдвое против привычного, круглое, почти безлюдное помещение было расписано изображениями людей и нелюдей, как бы окружающих огромного, благообразного седобородого старика с добрым взглядом маленьких глаз из-под косматых бровей. Старик в свободном синем складчатом одеянии сидел, расслабленно положив на колени большие, некрасивые узловатые руки труженика и улыбался входящим в холл. Он казался живым, мудрым и чересчур усталым, чтобы пошевелиться, очень добрым волшебником, присевшим на миг отдохнуть.

— Он в самом деле такой большой? — спросила Этли.

Эрна засмеялась:

— Ну что ты! Вовсе нет.

— Очень красиво. Он как живой. Кажется, вот-вот пошевелится и что-то скажет. А почему там нет тебя, Эрна?

— Они хотели нарисовать, но я им запретила. Меня и так каждая собака знает. Впрочем, Науму Максовичу свой портрет не нравится. Однако он нравится мне, и портрет оставили. Но нам пора. Идем же, — сказала Эрна, к стене, где под фресками располагался ряд кругов с какими-то надписями в каждом.

Эрна, не глядя, направилась в крайний, взяв Этли под руку. Они ступили в очерченное пространство, и снова все вокруг изменилось — теперь они шли по широкому цвета зеленой листвы коридору, с ярко — желтым полом и синим полукруглым потолком. По обе стороны проплывали назад прямоугольные двери. Этли обнаружила, что здесь на каждой из дверей прикреплена табличка с надписью и ниже — квадратик с какой-нибудь разноцветной картинкой. Коридор был совсем безлюден и тих. Эрна остановилась перед дверью, где прикрепленный под надписью квадратик представлял высунувшего красный язык забавного зверя, похожего на харраша. Сказала негромко:

— Сейчас мы находимся в детских палатах. За этой дверью лежит та девочка, которая не хочет жить. Она тоже ахайка, понимаешь? Девочка сейчас не совсем в своем уме, и тебе может потребоваться все твое терпение, все без остатка, чтобы отвечать добром на зло, заботой на грубость.

Эрна выдержала паузу. Мягко, но внушительно закончила:

— Ей очень нужна помощь доброго, терпеливого человека. Но она в этом совершенно не хочет признаться. Даже самой себе. А мне тоже нужна такая помощь для нее. Именно от тебя и ради тебя, ради вас обоих. Тебе будет тяжело, очень тяжело! Подумай. Еще не поздно отказаться.

Такого принцесса никак не ожидала. Она прикусила губу, думая: "От меня хотят добра и терпения. От меня хотят помощи несчастным. Разве это может быть дурно? Разве Рик ищет выгод, делая добро? Я буду благородной. То есть я и так благородна по рождению. Пора, видно, доказать себе, что не только по рождению. Давно ли я желала радовать других? Вот и случай представился."

Этли сжала в кармане своего платья игрушечного харраша и отважно кивнула:

— В этом нет зла. Я буду ухаживать за ней, раз нужно.

Эрна улыбнулась, внезапно обняла принцессу и поцеловала в лоб. Прошептала:

— Благословляю тебя, дитя, на подвиг терпения и самоотверженности. Иди же, твори добро.

И исчезла. Этли осталась совсем одна в пустом коридоре, и ее голос беспомощно затих в неведомых глубинах башни:

— Эрна?

Все воодушевление куда-то пропало, сменившись одиночеством и страхом.

Этли стояла у двери, не решаясь войти. Потом кончики пальцев снова коснулись неказистой игрушки. От нее словно шла спокойная уверенность. Этли ощутила, как ее страх сменился совсем иным чувством. Она не сразу нашла ему название, но толкнула дверь и вошла в небольшое белое помещение с двумя невысокими прямоугольными кроватями, разделенными проходом от окна к двери. Под окном — небольшой стол, на котором светильник в стеклянном плафоне и глубокое глиняное блюдо с непривычного вида, но внешне аппетитными фруктами.

По левую руку койку занимала лежащая ногами к окну зеленоволосая девочка, почти ровесница, в просторных штанах и куртке. Она не пошевелилась, когда Этли закрыла за собой дверь. Пройдя к окну, Этли с любопытством заглянула в лицо лежащей. Принцесса уже решила было, что ее подопечная спит, когда ахайка открыла глаза. В них было столько боли и ненависти, что Этли попятилась на полшага и уперлась спиной в стол. Ненависть сменилась удивлением. Плотно сжатые губы разомкнулись, и тонкий, с сильным хаонским выговором голос с непонятным девушке ядом осведомился:

— О, никак Благородная Этли?!