Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

«Это была чертовски трудная работа, парень. Я словно 20 000 лет провел в самолетах и поездах, устал до чертиков… Я никому ничего не доказывал, просто хотел играть как можно больше. Моя музыка и была моей жизнью, всегда на первом месте, но чего стоит музыка, если ты не умеешь донести ее до слушателей? Надо жить для публики, потому что ты только за этим и нужен: чтобы доставлять людям удовольствие».

[81]

В 1912 г. Йейтс описывал свой распорядок дня в письме поэту Эдвину Эллису: «Я читаю с 10.00 до 11.00. С одиннадцати до двух пишу, затем, после ланча, читаю до 15.30. Потом я иду в лес или рыбачу на озере до пяти. Потом я пишу письма или немного работаю до семи, потом выхожу на час до ужина».

Как рассказывал его другой друг-коллега, Йейтс постоянно выделял не менее двух часов в день для работы, независимо от настроения. Такая дисциплина была необходима, поскольку без четкого расписания сила воли могла ему изменить – «любая перемена нарушает мою и без того не слишком прочную решимость трудиться», – а также потому, что работал он медленнее улитки. «Я очень медленный писатель, – отмечал Йейтс в 1899 г. – Мне не удается написать более пяти или шести удачных строк за день». Таким образом, лирическое стихотворение длиной около ста строк могло потребовать трех месяцев упорного труда. К счастью, в других жанрах, например, в литературной критике, которой он зарабатывал себе на жизнь, Йейтс не был так требователен к себе. «Приходится платить дьяволу какую-то дань, иначе не проживешь, – рассуждал он. – Я расплачиваюсь с ним критикой».

[82]

В 1916 г., в возрасте 36 лет, Стивенс поступил на работу в Хартфордскую страховую компанию и оставался юристом этой компании вплоть до своей смерти. Эта должность отнюдь не помешала его творчеству – по-видимому, она соответствовала темпераменту Стивенса и даже способствовала его поэтической деятельности.

«Я убедился, что для меня постоянная работа – прекраснейшая на свете вещь, – заявил он как-то раз. – Она внесла в мою жизнь дисциплину и постоянство. Я свободен ровно настолько, насколько того хочу, и, разумеется, избавлен от денежных хлопот».

Вставал Стивенс рано – он просыпался в шесть утра и успевал два часа почитать – и на работе отличался безупречной пунктуальностью, приходил ровно в 9.00 и уходил в 16.30. С работы домой он шел пешком, проходя каждый день около семи километров. Почти каждый день он гулял еще час во время перерыва на обед. На прогулках он и сочинял стихи, останавливаясь порой, чтобы записать только что рожденные фразы на пустом конверте – он всегда прихватывал их с собой с полдюжины. На работе он тоже порой делал короткий перерыв, чтобы записать стихи, и хранил свои записи в нижнем правом ящике стола. Накопившиеся отрывки он вручал своему секретарю для перепечатывания. Хотя коллеги знали, что он поэт, Стивенс тщательно избегал каких-либо разговоров о творчестве, предпочитая общаться с миром в роли спокойного, слегка отстраненного делового человека.

[83]

«Соблюдаете ли вы режим дня?» – спросил журналист Эмиса в 1975 г.

«Да. Встаю я не слишком рано. Завтракаю медленно, листаю газеты и лицемерно уверяю себя, что надо же быть в курсе, хотя на самом деле просто оттягиваю тот ужасный момент, когда останусь наедине с печатной машинкой. Момент этот наступает примерно в 10.30. Я все еще в пижаме и халате. Сам с собой я заключил договор: в любой момент я вправе оторваться от работы, пойти побриться, переодеться и так далее. На самом деле я засиживаюсь до часа или начала второго. Время я отмеряю, ставя пластинки с музыкой или включая радио. Наконец, я выныриваю из своей берлоги за алкоголем и никотином и снова скрываюсь до начала третьего. Затем обед, и если дело срочное, приходится писать также во второй половине дня – терпеть этого не могу, вообще не люблю это время дня, чем бы я ни занимался. Но с другой стороны, тут опять-таки действует договор: не важно, как мало я успею написать. А потом, если повезет, будет чашечка чая, и еще одна, и еще, дотянем до шести вечера, в шесть откроется бар и откроется второе дыхание. Так я могу продолжать до половины девятого. Я ужасно не люблю прерываться. Не то чтобы меня уносил прочь порыв вдохновения, но я же понимаю: если не доделаю сейчас, завтра застряну на том же месте».

После 70 лет в привычках Эмиса кое-что поменялось: пить он стал больше, хотя и старался писать ежедневно. Он поднимался около восьми, принимал душ, брился, съедал на завтрак грейпфрут, банан, хлопья, запивая их чаем, читал газету и примерно в 9.30 усаживался за письменный стол и продолжал с того места, на котором накануне вечером остановился – он всегда останавливался тогда, когда знал, что будет дальше, потому что так легче начинать на следующий день. Несколько часов Эмис стучал по клавишам печатной машинки. Его минимум составлял 500 слов в день, и обычно ему удавалось управиться к 12.30. Затем такси увозило его в паб или в клуб Garrick (только для мужчин), где он получал первую порцию спиртного за день (слегка разбавленное водой виски Macallan). Перед обедом он иногда выпивал один стаканчик, а иногда и два-три. К обеду – вино, после – кофе и, вполне вероятно, бокал-другой кларета или бургундского.