Андрей Белянин: Охота на гусара

Пишу о сём событии не из гордыни, хотя подвиг русского духа и здесь имел место, а единственно с целью подтверждения делом заветов великого Суворова. «Удивил – победил!» – говаривал этот поразительнейший человек. В те дни и я сформировал главный принцип партизанского действия моих отрядов. «Сабля, водка, конь гусарский!» – всё прочее не есть существенно для победы. Хотя водку, по совести говоря, стоило поставить на первое место. Поскольку капризная Виктория была к нам столь замечательно расположена, то я и воспользовался сим удобственным положением сверх меры. Что значит – отважно продолжил начатое.

Мы душевно отдыхали в Царёво-Займище целых четыре дня. На пятый жители приветливо вытолкали нас взашей, благословляя на освободительную войну. Ехать было лень, но что делать…

По дороге небритый Бедряга долго и нудно уговаривал меня рассказать о своей встрече с Суворовым. В конце концов я плюнул и согласился: хотя историйка была недлинная, однако же помогала коротать время в пути.

– Он приехал на полевые ученья, а так как в манёврах участвовал и полк моего отца, то мы с братом в рань несусветную уже толклись подле лагерных палаток. Около десяти часов утра всё зашумело и закричало: «Скачет, скачет!» В сей миг мы увидели Суворова, во ста саженях от нас скачущего во всю прыть. Сердце моё упало! Я был весь восторг и внимание – мой кумир красовался на саврасом калмыцком коне, в белой рубашке, узком полотняном нижнем платье, сапогах вроде ботфорт и маленькой солдатской каске. Ему кричали: «Граф, что вы так несётесь?! Посмотрите, вот же дети Василия Денисовича».

«Где? Где они?» – Увидя нас, он поворотил в нашу сторону.

Мы подошли поближе. Поздоровавшись, он спросил наши имена, потом спрыгнул с седла и благословил каждого, протянув нам узкую руку, которую мы поцеловали.

«Любишь ли ты солдат, друг мой?» – с трудом отнимая у меня ладонь свою, вопросил Александр Васильевич.

«Я люблю графа Суворова! – в масть ответил я со всем пылом детского упоения. – Ибо в нём всё – и солдаты, и победа, и слава!»

«О, бог помилуй, какой удалой! – воскликнул он. – Это будет военный человек. Я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот… – указав на моего брата, – пойдёт по гражданской службе».

После чего сел на лошадь, ударил её нагайкой и был таков…

– Волнительно, – признал вахмистр, и все слушатели трогательно вздохнули. – И что, сбылись слова самого фельдмаршала?

– А то! – важно хмыкнул я. – Горя желанием сей же миг исполнить пророчество, я забросил псалтырь, стащил отцовскую саблю, выколол глаз своему дворовому дядьке, проткнул шлык няне и отрубил хвост дворовой собаке! Все трое с позором бежали, а значит, я и впрямь выиграл три сражения. Увы, папенька этого не оценил, обращая меня к миру и учению посредством розги.

– А ваш брат?

– Геройски служит в действующей армии, украшен шрамами и наградами. Великий полководец не был великим пророком, но именно он научил меня… Эй! Позвольте, куда это мы, собственно, направляемся?!

– Так мы думали – вы знаете… – безмятежно откликнулся арьергард моего отряда.

Коварный Бедряга вовремя отстал, и определяться с планом сегодняшних мероприятий мне пришлось исключительно самому.

Сверившись с картой, я убедил себя и остальных, что нахожусь в непосредственной близи села Андреевского. В засаде у коего мы оккупировали большую дорогу, дружно и ревностно вылавливая очень одиноких французов. Должен признать, что удача сопутствует храбрым: при её благоволении за один только вечер насобирали аж тридцать штук солдат неприятеля. Все нетрезвые! У меня просто сердце разрывалось от возмущения – вид французского фуражира, до ушей налитого русской водкой, был неопрятен и непатриотичен. Казаки с завистью вязали пленных в ароматные букеты, дабы завтрашним утром сдать под запись в тот же многострадальный Юхнов…

Почему многострадальный, вы поймёте, когда терпеливо подсчитаете общее количество пленённых солдат противника. И всех их надо было как-то обустраивать, поить, кормить, давать им крышу над головой, дабы соответствовать общепринятым правилам милосердия по законам военного времени.

Вот в тот самый вечер и произошло первое из удивительной цепи таинственных и мистических событий, из-за которых я не мог показать дневник сей даже самым близким друзьям. Пушкин бы только хохотал, как полковая лошадь, а Жуковский, ещё чего доброго, стянул бы историйку-другую для своих хвалёных баллад…