Петер Европиан - Быть знаменитым некрасиво

— Здравствуйте, дедушки! — поздоровался я, зевая и сонно потягиваясь.

— Здравствуй, Панчик, — закивали головами старички, гревшиеся на солнце среди хлипких кустиков саксаула. — Как тебе спалось?

— Хорошо, даже очень. Я вас тут спросить хотел…

— Да? — подбодрили меня старички.

— Вот Толстой, тот был вегетарианцем, а Тургенев? В смысле он кем-нибудь таким особенным был?

Старички задумались. Жизненный опыт подсказывал им, что ответ в духе «Тургенев был великий русский писатель» меня не устроит.

— Hу, — протянул один старичок, — он был… такого большого роста…

— Полный, — подсказал другой, — но с таким то-о-оненьким голосом…

Я выразился в том смысле, что это ценно. А потом спросил еще:

— Ага. Это Полина Виардо была с ним, да?

Полина Виардо вспомнилась мне просто так, за компанию.

— С ним, — подтвердили старички. — Во Франции.

— Жалко, задумчиво пробормотал я. — Лучше бы в Англии. Hо ничего… А он как писатель при жизни прославился, или потом?

— Сразу, Панчик. А что ты спрашиваешь? — кажется, старички начали подозревать меня в чем-то не очень хорошем.

— Да так. А тогда были писатели, которые при жизни были не знаменитые совсем, а после смерти попали в классики?

— Нет, Панчик, — решительно ответили старички. — Hе было таких писателей.

Я задумчиво покусал сорванную травинку.

— А скажите, дедушки, саксаул — это что?

— Это, Панчик, кустик такой.

— А не дерево?

— Может дерево, а может и кустик. Вот примерно как это… мне протянули маленькую колючую веточку с зелеными листиками. Веточка принадлежала акации.

— А Тургенев, он…

Старички всполошились.

— Ты что это, Панчик, — наперебой загомонили они, — решил за Тургенева взяться? Да что же ты такое выдумал? Hе надо! Тургенев знаешь, какой? Тургенев — большой человек был! Таких, как Тургенев — их же уже никогда! Ты лучше про саксаул, вот, напиши… А может, тебе не саксаул, может ты про есаула спросить хотел? Так мы все расскажем! Мы его видели. В детстве. А ты напишешь.

Напрасно я пытался доказать, что не собираюсь выдумывать ничего плохого про Тургенева и Полину Виардо. Старички все равно рассказали мне, как в детстве они видели настоящего живого есаула. Есаул проезжал среди этих самых кустиков, был молчалив, вооружен и очень таинственен этой своей молчаливой вооруженностью. Я ждал, что в запале мне начнут показать сухие веточки, обломанные лошадью есаула в те незапамятные времена, но до этого дело все-таки не дошло. Старички понимали, что веточки, обломанные есаулом, до наших дней никак не могли сохраниться.

И тем не менее, остановить меня не удалось. Оказавшись один, я вооружился авторучкой, раскрыл блокнот и записал:

— Здравствуйте, дедушки! — поздоровался я, зевая и сонно потягиваясь.

— Здравствуй, Панчик, — закивали головами старички, гревшиеся на солнце среди хлипких кустиков саксаула…

Чаще всего я терпеть не могу всякие командировки. Hо иногда меня в них все равно посылают. Эта история — как раз такая командировочная. Она про то, как мне довелось оказаться в непролазной глуши, из тех, где бродит леший и случаются всякие прочие казусы, под командованием зловредного субъекта по фамилии Саксаулов. Который в самом конце, когда я уезжал, не дал мне машину до станции.

Мой временный начальник, Спиридон Михайлович Саксаулов, протянул мне плетеный короб с круглой ручкой и сообщил:

— Ты, как на станцию пойдешь, возьми корреспонденцию отправь. А то, понимаешь, накапливается. Там на почту зайдешь, да?

Я приоткрыл крышку короба и уныло уставился на однообразные серенькие конверты. То, что машину мне не дадут, выяснилось еще вчера. Hо вот что мне придется топать через лес с этим ужасным проявлением здешнего народного промысла… Между тем Саксаулов продолжал:

— А корзинку бери себе. Ребята специально приволокли. Знаешь, какая память останется?

Вот так и получилось, что через полчаса я вышел на проселочную дорогу, нагруженный синей спортивной сумкой со своими вещами и коробом с письмами. Что бы там ни говорил Саксаулов насчет корзинки, это был именно короб — квадратный, с откидной крышкой и неудобной выгнутой ручкой. Дорога вела на станцию, и я рассудил, что если идти прямо по ней, то в конце концов можно попасть туда же, куда попала бы машина, если бы только мне ее дали. По всем подсчетам выходило, что на станции я окажусь часа через два.