Петер Европиан - Девушка и вампир

Девушку звали Анастасией (если по правде, то Настей Синициной). Она жила на третьем этаже и у нее был Бог. А у Бога — борода веником и сабля. И у Анастасии тоже была сабля: купленная в магазине сувениров, но все равно почти настоящая. Несмотря на «почти», сабля стоила дорого. Прежде чем лечь спать, Анастасия опускалась на колени перед импровизированным алтарем и молилась. Алтарь был тумбочкой, задрапированной плотной тканью, красиво уложенной складками. Там же был пристроен бумажный портрет Бога (добрые глаза, капюшон, скрывающий большую часть головы, знаменитый веник с проседью) и сабля. Перед молитвой обязательно гасился электрический свет и зажигались свечи в большом медном подсвечнике. Потому что свет живого огня подходил для молитвы гораздо лучше, чем электричество. Кроме Бога, Анастасия верила в то, что в самое ближайшее время с человечеством произойдет решительная и безвозвратная перемена. Бог обещал, что это ближайшее время наступит десятого августа. И в доказательство демонстрировал саблю — огромную, кривую, с пылающим белым клинком. И предупреждал, что сабля уже занесена над человечеством, а значит пора бросать все мирские дела и думать о вечном. Несмотря на воинственный антураж, Бог был очень добрым. Он обещал всех простить, а тех, кто будет почитать его при жизни, еще и наделить великими духовными силами. В грядущем новом мире его почитатели надеялись стать, хотя прямо об этом нигде не говорилось, особо приближенными паладинами.

А Наркиз ничего не знал ни про Бога, ни про сабли, будучи запертым в своем каменном ящике. Не тот Наркиз, который грек. Другой. Тот, который вампир. Однажды ему очень не повезло, и он сто с лишним лет не мог выбраться наружу.

Наркизом его когда-то прозвали… Сейчас уже трудно выяснить, за что именно.

Невезение началось с того, что его не вовремя обнаружили — в таком виде, в каком живым совсем не полагается быть. Разбудить не смогли, испугались, что бледный, потрогали… оплакали и похоронили. В фамильном склепе, рядом с многочисленными благородными предками.

Про Наркиза знали, что у него тяжелая наследственность (то ли с глазами что-то, то ли кожа солнечные лучи плохо переносит) и жалели. А еще он слыл просто хорошим человеком, добрым и справедливым. Он старался никого не загрызать поблизости от дома и по возможности избавлялся от трупов. Это все было очень давно. Задолго до того, как Анастасия появилась на свет.

Лежа в гробу, Наркиз огорчался вместе со всеми, кто провожал его в последний путь. Считаться живым гораздо лучше, чем мертвым. Живому можно везде ходить, встречаться с людьми, более обстоятельно подходить к выбору жертвы. Всего-то делов — сторониться зеркал и скрывать отсутствие тени. А мертвому приходится думать о том, чтобы не быть узнанным кем-нибудь из родственников или знакомых, никому не попасться на глаза около склепа. Еще неплохо тем, кого похоронили на кладбище. Там бывает безлюдно, и если аккуратно пристраивать на место могильную плиту, то никто ничего не заметит. А если как Наркиза? Нужно то и дело превращаться в мышь, и не в летучую, а в простую, которой приходится держаться подальше от челяди и домашних животных.

Наркиз лежал в гробу, огорчался и не знал, что его в скорости ждет. Что на его плите забудут четки, из-за которых… Представляете? Если бы он знал, то сбежал бы прямо из гроба.

Четки были самые простые, деревянные, с таким же простым деревянным крестом. Их ценность заключалась в другом. Проводить Наркиза в последний путь уговорили одного приезжего священника, решившего на склоне лет наведаться в родные места, и даже немного знавшего покойника. Священник был очень уважаемый, потому что старался демонстрировать постулаты веры на личном примере. Он бежал всего мирского как огня, а в быту был настоящим аскетом. Ходили даже слухи, что он святой. Насколько это возможно при жизни. Четки принадлежали ему. И их конечно же не тронули — сочли чем-то вроде благословляющего дара покойному. Поднять каменную плиту, на которой лежали такие особенные четки, оказалось никак невозможно. Поэтому-то Наркиз и провел столько лет взаперти. С его психикой непременно случилось бы что-нибудь нехорошее, если бы вампиры не были так прочно устроены. Он понятия не имел, что происходило снаружи. Ни об отмене крепостного права, ни о революции, ни о советской власти и о том, что из нее получилось… Он смог восстановить контакт с внешним миром уже после того, как советскую власть отменили. Все, кого он знал, покоились с миром. Даже вампиры. Осина и серебро для этого больше не требовались: люди придумали намного более эффектные средства. Те, после которых в память об убиенном (все равно, человеке или вампире) остается только большая воронка, а части его организма покрывают преизрядную территорию. Или те, после которых остается смертоносное излучение и оплавленная непригодная для жизни земля. Или… В общем, к освобождению Наркиза мы много всего напридумали.