Александр Попов - Безумная практика

— Что, плохо? Может, чего принести? Воды, например.

Я махнул рукой, что означало — делайте, что хотите, но оставьте меня в покое, встал с кресла, зашел на кухню, выключил газ, взял пиво, прошел мимо притихших волшебниц в спальню и упал на кровать.

Спустя несколько минут послышалось:

— Александр Игнатьевич, а из угла можно выйти?

Я демонстративно промолчал. Тишина продолжалась недолго. Затем раздался тот же вопрос с интонациями человека, заблудившегося в лесу. Я молчал. Послышалось громкое сопение и неуверенное бухтение:

— Может, он уснул, а нам тут целый день стоять. Дашка, давай сходим, посмотрим.

— Нам же сказали в углу стоять, вот и стой.

Снова недолгое молчание, а потом радостно-возбужденный голос Вари:

— А вдруг ему плохо стало, он там лежит и умирает, а мы, вместо того чтобы помочь, без дела стоим.

— Ты думаешь?

— Точно, лежит он там и стонет из последних сил, — Варвара, сразу уловив нерешительность в голосе сестры, решила развивать успех.

— А почему же мы его не слышим? — продолжала сомневаться Дарья.

— Так я же и говорю: он стонет из самых-пресамых последних сил, тихонечко.

Голос Вари звучал настолько трагично, что я даже засомневался, все ли со мной в порядке. Вдруг эта ведьмочка на практике наслала на меня порчу, чтобы убедить свою сестру. Я внимательно оглядел себя, но, что бы ни говорила эта хитрюга, со мной все в порядке. Как ни странно, мысль о том, что я не при смерти, заставила меня вздохнуть с облегчением. Ну раз живой, так нечего тратить время на такое бесцельное времяпрепровождение. Я встал с кровати, вышел из спальни, направляясь к месту заточения проказниц, и в коридоре наткнулся на девочек, которые крались в мою сторону с возбужденно расширенными глазами.. Увидев меня в бодром состоянии, они завизжали от неожиданности и ринулись в зал. Когда я зашел туда вслед за ними, они вдвоем, отпихивая друг друга, старались занять место в ближайшем углу, опасаясь, что добежать до следующего у них не хватит времени. Никогда не видел, чтобы два ребенка с таким энтузиазмом бросились выполнять наказание. Эта забавная картина заставила меня рассмеяться.

Возня в углу оборвалась. Два личика повернулись ко мне, и два голоса дружно пообещали:

— Мы больше не будем.

От стандартного заявления любого нашкодившего ребенка меня охватил новый приступ смеха. Девчонки поняли, что усиления карательных санкций не будет, и робко заулыбались.

— Ну мы тогда выйдем, если вы не против.

На это я отреагировал еще одним приступом. В глазах девочек вспыхнула настороженность, а я без сил упал на многострадальный диван. Я смеялся, не в силах остановиться, пока не послышался убедительный шепот:

— Я же говорила, что он серьезно болен, а ты мне не верила.

Это было уже слишком. Держась руками за живот и сползая на пол, я задыхался от душившего меня смеха. Теперь и Даша поверила, что со мной не все в порядке. Видимо, она где-то видела, как действуют в подобных случаях, поэтому твердым шагом вышла из угла, подхватила ведро и выплеснула на меня остатки воды.

Я опешил так, что сразу перестал смеяться. Судя по ужасу в глазах Даши, она только теперь поняла, что сделала, и ожидала немедленной смертной казни. А Варя даже зажмурила глаза, не в силах поверить в то, что натворила ее такая рассудительная сестра. Немая сцена продолжалась не менее минуты. Вытирая краем мокрой футболки с лица слезы и воду, я поднялся на ноги. Услышав движение, Варя открыла глаза, взглянула на меня и еще плотнее их зажмурила, а Даша так и продолжала стоять с ведром в руках, словно каменное изваяние с испуганно вытаращенными глазами. Из ведра на пол тек тоненький ручеек.

Я прошел в спальню, достал чистую футболку и второй раз за такое короткое утро пошел переодеваться. Посмотрев на свой жалкий вид в зеркале, я порадовался, что не надел ее после первого купания, иначе сейчас пришлось бы ходить по дому в рубашке. Прополоскав и повесив сушиться несчастную футболку, чтобы не бросать ее мокрой в корзину, я подумал, что количество пострадавших вещей неуклонно растет и страшно представить, каких величин оно достигнет к вечеру. В любом случае через три недели с меня можно будет писать картину «Мамай на пепелище». То, что я к этому времени озверею и одичаю, сомнений не вызывало, а уж пепелище девочки обеспечат.

Ополоснувшись под душем, я сел на край ванны и стал размышлять, как же мне выпутаться из этой ситуации, поднял глаза вверх, но беленый потолок с причудливо извивающейся трещиной оставил меня без ответа. «Надо бы ремонт сделать», — подумал я, но, вспомнив события утра, отогнал эту мысль как заведомо вредную. Досконально изучив обстановку ванной комнаты, будто желая ее запомнить такой, какой она была до нашествия близняшек, я вздохнул, собрался с духом и направился в зал, который казался мне теперь оккупированной врагом территорией.