Андрей Белянин - Опергруппа в деревне

— Вы уж простите дуру-то мою, — тихо прогудел Игнат Андреевич, снимая рубаху. — Видать, и впрямь сердечком прикипела к парню вашему. А я уж всё село на ноги поднял, скоро подбегут, всем миром помогут. Тока вы бы пока отошли в стороночку.

Ой, как он отделал второго братца! Вы не поверите, тут даже стрельцы заткнулись, потому что с одного удара так обматывать противника о ближайшую сосну, что с дерева только шишки летят, — это, знаете ли... Вот если Марфа Петровна стегала обидчиков сына оглоблею, то кузнец стегал противником по всему, что попадалось под руку! Он практически закопал второго близнеца рядом с первым по шею и, когда развернулся к нам, Маняша со слезами прыгнула на руки папе.

— Сильны вы, люди милицейские, — с явным уважением раздалось изнутри горы. — Раз уж холопов моих побили, так теперь, поди, и мне самой выйти пора. Поглядим, какие вы молодцы до последнего биться...

Яга бросила на меня тоскливый взгляд. Обозначать это могло только одно — против самой Карги нам не выстоять...

— Господи, но должно же быть какое-то средство! Ведь Кощей чем-то планирует её остановить...

— Луной и солнцем, землёй и водой, — задумчиво припомнила бабка. — Да тока как ты, участковый, луну с небу ей на башку уронишь и солнцем ясным припечатаешь?

Сзади раздались нестройные голоса, действительно, вооружённая колами, вилами и прочим сельскохозяйственным инвентарём, нам на выручку спешила вся Подберёзовка. В небо взвилась гордая частушка:

Возможно, единственно поэтому я не обратил внимания, когда успели исчезнуть из-за баррикады Груздев и Шмулинсон... Кузнец с дочкой уволокли наших недобитых героев с поля боя, а когда за телегой выстроилось стройное деревенское ополчение — в проходе Проклятой горы показалась она, жена Кощея.

Карга-Гордыня была невероятно прекрасна! Шитое бисером платье, всё в самоцветах и алмазах, на голове золотая корона, чело, достойное кисти Рафаэля и сияющее просто неземным светом. Она в одно мгновение, не сказав ни слова, просто пленила всех кротким движением ресниц, и не было среди нас человека, не мечтавшего умереть ради неё, приняв смерть как высшую точку экстаза...

— Таки да, мой долгогривый друг!

— А то! Сыпь, говорю, морда иудейская!

Абрам Моисеевич и Филимон Митрофанович, стоя на горе, над самым проёмом, в четыре руки дружно опрокинули вниз полную корзину яиц! Во что превратилась прекраснейшая из богинь... мама, не смотрите, оно стекает... Наваждение исчезло в тот же миг!

Бывшая жена гражданина Бессмертного, грезившая навести свой порядок в мире, стояла перед нами дура дурой, с ног до головы облитая желтком и белком, вся в яичной скорлупе и с самым идиотским выражением лица. Я не помню, кто там хихикнул первым... Но потом раздался такой гогот! Схватившись за животы от неудержимого смеха, повалились практически все, включая корову.

— Никитушка, пригнись, — деловито потянула меня за рукав бабка.

Я повиновался чисто автоматически и, как оказалось, вовремя.

Воздух наполнился запахом горелой яичницы, а потом грянул ужасающий взрыв! Ударной волной нас всех раскидало кого куда, а когда я, отплёвываясь, сфокусировал взгляд на Карге-Гордыне, то сначала просто не поверил своим глазам... На месте прежней красавицы, в круге выжженной земли, сидело на задних лапах самое кошмарное из всех чудовищ!

Какая-то полуптица-полужаба с отвисшими сосцами, бородавчатым пузом и растянутым ртом, полным акульих зубов. Маленькие глазки пульсировали оранжевым и зелёным, вонь резала вдох. Аура нечеловеческой злобы исходила от неё такими волнами, что на ближайших соснах стали, рыжея, осыпаться иглы. Начинается...

Я перекатился на бок и подполз к полузасыпанной Яге. Её остекленевший взгляд заставил меня просто взвыть от горя:

— Бабуля-а!!!

— Не ори, — тихо выдохнула она. — Прости меня старую... не придумала я, что слова Кощеевы значат...

— Бабушка, вы не это... — Я, лихорадочно хлопая себя по карманам, искал носовой платок, чтобы хоть вытереть ей кровь на щеке, но она ещё успела улыбнуться:

— Вот... и кончилась моя экспертиза... дальше уж сам... не плачь обо мне, Никитушка... ты ж сыскной воевода!

Яга потеряла сознание. Платок я так и не нашёл. В нагрудном кармане перекатывались лишь две речные жемчужинки — бесполезный подарок наивных русалок. Я встал. Кругом дымилась земля, стонали люди, под ногами валялась верная пищаль Еремеева. Тупо, ни о чём не думая, я ссыпал жемчужинки в дуло и навёл ствол на Каргу. Она распахнула пасть и тем же приятным, грудным голосом спросила: