Дмитрий Пучков - Две сорванные башни

Тщетно старавшийся уснуть Федор пнул примостившегося неподалеку Сеню, но тот только постанывал во сне, да причмокивал жирными губами – будто кто-то сунул ему в рот мятный леденец… «Вот паскуда», – выругался карапуз, досадуя по поводу собственного бессилия перед навалившейся бессонницей.

Пересчитав всех овечек, Федор перешел на баранов, а потом и на козлов – но должного эффекта не получил. Когда за спиной в очередной раз громыхнуло – да не так, как до того, а особенно сильно, – карапуз инстинктивно дернулся, запустив руку за пазуху, и нащупал колечко, привычно болтавшееся на груди. Почему-то это придало ему необычайную уверенность, и приятное спокойствие потекло от кончиков пальцев по всему телу… Он всмотрелся в тускло поблескивающий металл – в свете луны кольцо источало холодный свет, успокаивавший глаз. Федор принялся рукавом начищать свою драгоценность, а затем попробовал колечко на зуб.

Именно за этим занятием его и застал вернувшийся с ночной прогулки Голый:

– Барахлишко-то припрячь… говорили же тебе умные люди – не в ломбард несешь, – ощерился хмырь.

Карапуз повел себя так, будто его впервые застукали с руками под одеялом, – прикрыл колечко руками и зло огрызнулся:

– А ты почем знаешь, кто и что мне говорил? Тебя-то там, небось, не было… или… или… – им овладели смутные сомнения. – Ты кто такой?

Голый тут же на свою беду решил поговорить по душам:

– Не смотри, что я голый, – он стыдливо отвернулся от Федора и покраснел. – На самом деле я белый и пушистый. Болею немного.

Карапуз инстинктивно подался назад:

– Чем это?

Хмырь поспешил успокоить отпрянувшего парня:

– Не бойся, это не заразное.

По всему было видно, что Федора это не убедило. Брезгливо поморщившись, он двинулся в обход рассевшегося на валуне хмыря, стараясь держаться в стороне. Чтобы держать источник заразы на дистанции, он решил слегка надавить на бедолагу, показав тому свою осведомленность:

– Мне Пендальф все про тебя рассказал! Только я ничего не помню.

Голый, которого явно «пробило» на откровенность, не замечал или старался не замечать презрительного к себе отношения, да, впрочем, чему-чему, а этому он давно не придавал большого значения. Поэтому вместо неуместных в его положении обид он постарался проявить максимальную дружелюбность:

– Ниче… Это временный отвал башки. У меня постоянно такое бывает.

Федор, однако, не был настроен на задушевные беседы – вместо этого он вспомнил уроки Пендальфа и принялся «раскручивать подозреваемого», запустив крючок, что называется, «на дурачка»:

– Вроде он говорил, что у тебя звездная болезнь.

Уловка была детской, но Голый попался на нее, заглотив приманку по самые жабры:

– Не звездная, а лучевая! – обиделся хмырь. Карапуз пропустил мимо ушей детские обиды подозреваемого и, весьма довольный своей сообразительностью, принялся «колоть» поплывшего доходягу:

– Точно, я все вспомнил. Ты мутант из Чернобыля. И зовут тебя… – он приблизил свое лицо, скорчив для пущей убедительности максимально жуткую гримасу, – Шмыга!

Теперь отпираться хмырю было просто глупо, поэтому он решил пройти по «дурке»:

– А как это переводится?

Федор сделал вид, что не заметил попыток хмыря уйти от ответственности, и уверенно довершил расследование:

– По-нашему – Голый… а на твоей мове – Шмыга. По-моему, так дело было.

Голый окончательно перестал нагонять туману и – даже совсем наоборот – чуть не расплакался от внезапно нахлынувших на него воспоминаний о вольной бандитской жизни. Он потер лапкой набухшие от слез веки и окончательно сознался:

– Точно. Шшш… ш… шмыга.

Федор сам едва-едва не прослезился, глядя на Голого…

Впрочем, сентиментальничать им пришлось совсем недолго. Душераздирающий вой, всколыхнувший, как показалось, трясину под ногами путешественничков, был способен поднять даже мертвых из могил. Во всяком случае, Сеня проснулся без будильника.

Подскочив на полметра, он перепугал Федора и новообретенного Шмыгу диким воплем, запросто могущим поспорить с любым болотным чудищем:

– Собака проснулась!

– Полундра! – это уже драл глотку заметавшийся среди чахлых кустиков хмырь.

Не дожидаясь голосования по выдвинутому предложению, Шмыга по-пластунски заполз то ли под клюкву, то ли под брусничник и принялся со знанием дела окапываться, пока растерявшиеся карапузы силились сообразить, что к чему.

Сеня подхватил на руки своего босса, который растянулся в болотной жиже, в очередной раз «схватив клина», – Федору примерещился тот самый эсэсовец, что пытался выколоть ему глаз на лесной турбазе. Принявшись лупить хозяина по щекам, Сеня тщетно пытался добавить приятелю оптимизма: