Екатерина Лесина - Провинциальная история [СИ]

— Вот…

Ежи ленточку развязал и вытащил первый лист.

Донос был оформлен по всем правилам, на гербовой бумаге, с сургучною печатью и ленточками. В общем, три гроша в городскую казну и еще один уже гильдии за посредничество и внесение в учетную книгу.

— Итак… титулование… это опустим… ага… довожу до Вашего Высочайшего сведения, — читал он медленно и с выражением, даром, что ли, постигал в университете курс ораторского мастерства, правда, конечно, в те годы ему казалось, что использовать он полученные знания будет для дел куда более важных, чем чтение доносов. — …что третьего дня Афросинья Курачиха изволила лаяться с Лизаветой Сапухиной, у которой опосле того спину прихватило. И еще куры стали меньше нестись. Иным часом по десятку яец было, а тут по пять только, тогда как Афросинья Курачиха заявила, что это от недогляду, что есть ложь. Прошу принять надлежащие меры к обузданию Курачихиного ведьминого нраву.

Он отложил листок и взял другой, тоже гербовый и с печатью, уже оформленный для передачи в архив. Архив занимал подвал и часть первого этажа, но и того ему было мало. Постоянно пополняемый, он грозил разрастись еще больше, потеснить и лабораторию, которая и без того ютилась в дальнем закутке управы. С другой стороны, было бы кому в ней работать.

И над чем.

И зачем.

— …теща моя является истинною ведьмой, об чем говорит ейный взгляд, которым она так глядит, что прямо самогон поперек горла становится. А со мною отродясь такого не было…

— Что за бред? — удивился Анатоль.

— Это не бред, а сообщения неравнодушных граждан, которые я, друг мой, обязан принять, учесть и обработать, — Ежи убрал ноги со стола и потянулся. — Есть еще про испорченное платье, потравленные луга, но тут проверили, точно без проклятий обошлось, солью сосед посыпал, из зависти… про топор вот украденный. А самое… погоди… Никитка, где то, ну… ты понимаешь!

Никитка, который был парнем неплохим, толковым, несмотря на общую леность — но это не он виноват, а город весь такой — кивнул и скоренько нашел искомое. Этот лист выделялся среди прочих мелким убористым почерком. Строчки жались одна к другой, ползли то вверх, то вниз…

Читать это было сложно, но Ежи в целом помнил.

— …супруг мой, пресветлыми богами данный, слаб оказался перед ведьминскою силой, которая и свела его, почтенного купца, с добродетельного пути, заставивши пить невмерно и после, в виде пьяном, выкрикивать всякие непотребства. Ведьмина сила затуманила разум его настолько, что появившуюся стражу мой супруг словестно выражаясь изволил отправить в афедрон…

— Куда-куда? — живо поинтересовался Анатоль, в глазах которого теперь был виден искренний интерес к делам управы.

— Туда, — мрачно ответил Ежи. — Куда ты и подумал… и не только стражу во главе с десятником, который в целом человек понимающий, но еще и сотника, и городского главу. Вздумалось ему инспекцию учинять. Слушай дальше… ага… затем, не желая унимать буйство, несмотря на уговоры старшего нашего сына, и влекомый безудержной похотью, прежде совершенно ему несвойственной, мой супруг обратился к непотребной женщине и позабыл про брачные обеты дважды и после еще один раз в особо извращенном виде.

— А это-то она откуда узнала? — Анатоль смахнул с ближайшего кресла пару забытых перчаток и устроился в нем. — Это ж Куркулева писала?

— Она самая. Слыхал?

— Кто ж не слыхал. Об этом загуле весь город три дня говорил.

— …после чего в одном исподнем выскочил на улицу и, забравшись на бочку, принялся матерно выражать сомнение в правильности нынешнего политического курса и вовсе мудрости Государя-Батюшки…

— Ага, знатно он обложил, и по матушке, и по батюшке… политику шьют? — Анатоль упавшую перчатку поднял, покрутил перед носом. — А женушка конфискации боится, вот и требует на воздействие проверку провести?

— Точно.

— И ты провел?

— Провел, — Ежи поморщился, поскольку от той проверки голова третий день болела, что с похмелья. И лучше бы, если бы и вправду с похмелья, но… пить в Канопене тоже не получалось, то ли из лени, то ли от понимания, что даже пьянка ничего-то не изменит.

Тот же Куркулев, оказавшийся мужчинкою махоньким и бледным, каким — то испуганным, причем не понятно было — боится он последствий собственного загула и перспективы пойти под суд по политической статье либо же своей супруги, дамы во всех отношениях выдающейся, пил по собственному признанию от безысходности.