Елена Кисель - Расколотый меч

И тут рядом со мной пошатнулась уже Милия. Но не от очередной неудачной попытки, а просто так.

— Что это? — прошептала она. — Его аура!

Я посмотрела — и пошатнулась уже сама.

Черное пятно в светлой огненной ауре Йехара проявлялось все ярче и ярче — напоминающее формой сердце…

— Метка? Но ведь нельзя же… чтобы два избранных…

— А ты ей это объясни, — деревянным голосом посоветовал Эдмус.

К тому времени, как Йехар подошел к ней — мы перестали даже кричать. Зов переливался вокруг нас ласковыми намеками и полутонами, мешал сосредоточиться и звать. Он вызывал у нас совершенно иные чувства, чем у Йехара.

Безнадежность.

Ты идешь ко мне, как в тот день, когда я, еще совсем девочка, увидела тебя и выбрала тебя навсегда. Ксахар был потом, когда ты ушел в иные миры, но я так надеялась, что однажды ты вернешься… Возмужавший за бесконечные годы скитаний, но все такой же, мой рыцарь, мой избранный, иди, иди… Мы сольемся в единое целое и разделим вечность, мой рыцарь, мой избранный, иди…

И он шел.

Легко. Пружинистым молодым шагом.

Почти светясь любовью и счастьем…

Наверняка он сотни раз мечтал именно об этом.

Даллара положила ему руки на плечи и заглянула в глаза — жадно и пристально, словно желала в последний раз проверить, ей еще мало было формулы абсолютного доверия, того, что его клинок лежит в тридцати шагах, что он не может его призвать, она хотела проверить! Я не видела лица Йехара в тот момент, но Даллара просветлела окончательно, прошептала что-то, что мы не слышали. Но прочитали в ее ликующих глазах и по зову:

— Поцелуй меня.

Я с трудом оторвалась от наблюдения за тем, как сближаются их губы, и посмотрела на остальных.

Выставка статуй из белых материалов. Это если по цвету кожи. Милия представляет мрамор, Виола — алебастр, Эдмус — и тот выцвел до лунного камня, правда, он пытался выжать из себя последнюю шутку, вроде: «Отвернитесь, детям такие картины запрещаются!»

Но страшнее всех был Веслав. В лице — ни кровинки (по сравнению с ним тот Веслав, которого я встретила в Смоленской глуши, был просто красавцем), а на лице — страшная, отчаянная решимость. Глаза начинают темнеть еще больше, чем обычно, а зубы стучат, не давая выговорить слово:

— A-ap-apell…

Вот это слово и испугало меня больше всего. Слишком оно мне было знакомым по занятиям на первом курсе, когда нас учили призывать свою стихию вербально…

— Молчи! — заорала я, зажимая рот этому без пяти секунд Повелителю. Он не сопротивлялся, так и замер, глядя туда, вперед, и я посмотрела тоже…

Их поцелуй длился несколько секунд, не больше. Потом Йехар, так и не разрывая его, начал вдруг медленно оседать вниз, на траву, как будто у него подкосились ноги от внезапной слабости. Сознание громко и радостно поздравило меня с концом этого мира. Подсознание же тактично намекало, что в логической картине что-то не так.

Еще спустя пару мгновений я поняла, что.

Даллара падала вместе с ним. Она все так же обнимала его за шею и тоже опускалась, так же медленно, как будто не веря во что-то…

Рука Милии, которой она упиралась в барьер, вдруг ухнула в пустоту. Воительница удивленно посмотрела на ладонь, шагнула вперед… Мы все шагнули вперед.

Контура не было больше.

Чумы Миров тоже.

Мы поняли это, когда добежали до них.

Йехар не упал. Он просто опустился на колени, поддерживая Даллару. В груди у Иссушителя торчала рукоять одного из дворцовых кинжалов — простого такого, незамысловатого оружия.

Рукоять еще светилась красным — она была раскалена.

Мы не увидели момента, когда этот кинжал появился из рукава рыцаря. Мы не заметили, как в секунду Йехар накалил его докрасна.

Даллара тоже этого не заметила. Глупо с ее стороны было опасаться только Глэриона.

Понимания смерти так и не было в ее глазах, в губах, все еще приоткрытых, как для поцелуя, она не желала принимать свой истинный облик: ушла человеком, в том виде, что и родилась. Ее последнее предательство.

Смешно, если бы Чума Миров и захотела отомстить своему убийце — она не могла бы придумать лучше.

Йехар не позволил себе плакать. Вообще-то он на моей памяти несколько раз повторял, что в слезах нет ничего постыдного, и однажды я видела его слезы: в прошлый раз, на стене города спиритов, где он шептал за секунду до возможной смерти имя своей Дамы.

Сейчас он тоже шептал его, одними губами, но глаза и щеки его были сухими. Он так и прижимал к себе тело Даллары, будто собрался ее убаюкивать, свободной рукой гладил ее волосы. Он будто не замечал, что позади, в тридцати шагах вспыхивает Глэрион, все слабее и слабее, что вокруг уже стоим мы, мир пропал для него, была только белая неживая фигурка, лежащая на его руках, не Чума Миров — его Даллара, его Дама, его любимая…