Михаил Бабкин - Изменения

– Дуська! – позвал он, – ты сильная, а?

Двери кухни открылись и Игорь Степанович, если бы не сидел в кресле, так упал бы точно: в дверном проеме, на фоне кипящих кастрюль стояла… стояла… Черт его знает, кто там стояла, но не Евдокия Петровна, факт.

В пене белоснежных кружев, с кокетливым розовым передничком под высокой (Жуков защелкал глазами как затворами фотоаппаратов) грудью, с ножками (ой-ой!) в черных ажурных чулках и ангельским лицом, стояла… э-э… Ну, в общем, стояла.

– Да, милый, сильная, – нежным, чарующим голосом сказала незнакомка, подошла и поцеловала Жукова в губы.

– Дуся? – сдавленно спросил Игорь Степанович, ходуном ходя в кресле от неожиданного сердцебиения. – Это… ты?!

– Я, родной мой, я. Ты сиди, не волнуйся. За картошечкой я сама схожу. Сейчас, любимый, – и Дуся, Дуся-душенька упорхнула на кухню.

Скажем прямо, Игорь Степанович даже не ошалел. Его чувства сейчас были более сильными и глубокими – был сейчас товарищ Жуков на грани инфаркта. Но инфаркт он отменил волевым усилием: отключился в обмороке. Когда же Игорь Степанович пришел в себя, то в квартире он был один. На журнальном столике лежала записка: «Миленький, я не стала тебя будить! Жди меня, а я быстренько к маникюрше, в салон красоты, а оттуда прямиком на рынок и домой. Бай-бай, рыбка!». От записки пахло очень приятно, чем-то зарубежным и трепетно юным.

Жуков поднял с пола книжку. Славную дрянную книжку, «Моя жизнь» называется. Раскрыл ее на странице с графой: «Какую бы вы хотели иметь жену?». Но эта графа теперь отсутствовала. Был лишь небольшой абзац: «Жена – Евдокия Петровна, год рождения – 1980, выездная фотомодель журнала „Плэйбой“. В совершенстве владеет пятью языками: английским, немецким…». И что самое странное – весь этот текст присутствовал в отпечатанном типографским способом виде. Намертво отпечатанном! Даже пах еще типографской краской.

– Плэйбой, значит, – рассеянно сказал Игорь Степанович, вылез из кресла и стал бродить кругами по комнате вокруг письменного стола: книжку он нежно прижимал к груди, как любимого котенка или собачонку. Или как бесценный дар судьбы.

– Плэйбой, плэйбой, – нараспев бормотал Жуков, – плэйбоюшка моя…

Он остановился перед окном и невидящим взглядом уставился в мусорную стройку напротив. Заснеженный подъемный кран железным скелетом возвышался над недостроенной блочной коробкой; студеный ветер покачивал крюк стрелы. На бетонных блоках сидели рабочие в касках и ватниках: плюя на технику безопасности, они по кругу пили вино из горлышка для согрева. Был обед.

– Все! – надрывно заорал Игорь Степанович, даже оконные стекла задрожали. – Все, с-суки! Вот вы где все у меня! – И схватил воздух в кулак. Он, конечно, не имел в виду рабочих – эта вермутная мелочь его совсем не интересовала.

Игорь Степанович пододвинул стол к окну, надел свой лучший выходной костюм и сел за стол творить. Или, лучше сказать, изменять свою неудавшуюся жизнь.

Он торжественно, как на алтарь, водрузил книгу на стол и, еле дыша, кончиками пальцев стал листать страницы. Как ни странно, но существующие графы касались только семейного положения, и занимали от силы четыре листа. Но зато! Зато вся остальная книга шла под общим заголовком «ПРОЧЕЕ». Все сто листов. Пиши, что хочешь. В конце книги, на последней странице, мелькнула какая то типографская фитюлька, но Игорь Степанович в волнении ее и читать не стал. Успеется.

С семейным положением он разобрался быстро. Сына у него раньше не было, теперь появился:

«…сын – гражданин Челентано, народный итальянский певец и киноактер…», теща (тут Жуков мучительно пожалел, что та теща уже умерла, сделал бы ее папуаской или пигмейкой) – английская королева Виктория, тесть – нынешний президент США, брат – король Малайзии.

Родители Жукова давно умерли и заменять он их не стал. Так и написал в соответствующем разделе, не мудрствуя лукаво: «…Геройски погибли, вдвоем предотвратив Чернобыльскую катастрофу. Дважды (он подумал и переправил – „четырежды“) Герои Советского Союза». Тут Игорь Степанович спохватился, вернулся к первой странице, к дате своего рождения. Хотелось ему сбросить лет тридцать. Но, увы, не успел. День его рождения уже официально чернел типографским оттиском.

– Ну и шут с ним, – вовсе не огорчился Жуков, – в примечаниях наверстаю Так, что у нас дальше?

Дальше шло «ПРОЧЕЕ».

«ПРОЧЕЕ» Игорь Степанович начал с того, что сотворил лето. Зиму он не любил, потому что зимой было холодно. Написал: «Сегодня было лето». И за окном раскинулось синее июльское небо, тополя зашелестели жестяными листьями; рабочие на стройке пороняли каски, вертя головами. Один из них вдруг истошно завопил: