Михаил Бабкин: Хитник

В городе наконец-то закончилась подготовка к завтрашнему празднику – в наступивших вечерних сумерках на громадном рекламном видеоэкране, поутру установленном возле здания мэрии, зажёгся приветственный лозунг: «Да здравствует Первое Мая!»

Что означало конец предпраздничной суете и напоминало гражданам о гарантированном Конституцией выходном дне, который надо потратить с толком. Ну, хотя бы основательно выпить-закусить, если лень станет ехать на дачи-огороды. Или вдруг погода не заладится.

Собственно, подготовка началась давно, за месяц до красной календарной даты, бывшей ранее государственно важной и значимой, а ныне называющейся скромно и политкорректно: «Праздник весны и труда».

А ещё это был день рождения мэра.

Весь апрель на центральных улицах трудились дорожные рабочие – в оранжевых куртках, при оглушительно рычащей иностранной технике – и меняли, где ни попадя, по известным только им секретным коммунальным планам хороший, всего лишь годичной давности, асфальт на новый. Не менее хороший.

Фасады соседних с мэрией зданий тоже спешно обновлялись, отчего воздух в центре города нестерпимо вонял нитрокраской, отработанным дизельным топливом и горячим асфальтом. В общем, пахло городской весной и обязательным, неотвратимым праздником!

Двери и козырьки магазинов за неделю до дня всеобщего трудового ликования украсились разноцветными воздушными шарами, а в витринах появились броские плакаты с сообщением о «первомайской распродаже с невероятными скидками! Только один день!» Голые, ещё безлистные деревья увесились гирляндами ярко мигающих по ночной поре лампочек; оживились уличные фотографы, навязчивые рекламные агенты и политические зазывалы. Впрочем, если фотографы и агенты действовали безмолвно, попросту суя в руки прохожих свои визитные карточки и рекламные листки, то зазывалы действовали гораздо наглее. От их разнобойных и противоречивых мегафонных криков, призывающих всех на первомайские митинги и демонстрации, а заодно к свержению чего-то там, поддержке кого-то там, непременной забастовке, недопущению и наказанию всех подряд – у непривычного человека тут же начинала болеть голова.

Глеб Матвеев был ко всему привычен и потому не обращал внимания ни на ремонт центральной улицы, ни на жестяные вопли партийных глашатаев, ни на прохожих. Глеб был сам по себе, а праздник – сам по себе. Да и то, какой к чёрту праздник, когда денег в кармане кот наплакал, в холодильнике пусто, а плата за снимаемую комнатёнку просрочена на месяц… Хорошо хоть владелец двухкомнатной квартиры был мужиком простым, без претензий: как ушёл дней десять тому назад в запой, так по сию пору и гулял где-то, напрочь забыв о своём квартиранте и его долге. Что Глеба, конечно, очень даже устраивало. Но от оплаты всё равно никуда не денешься…

Было Глебу двадцать семь и был он, говоря по-современному, «пожизненным лузером» – неудачником, плывущим в жизни по течению. Куда вынесет, туда и вынесет: обременять себя далеко идущими планами Глеб не собирался, его и так всё устраивало. Есть случайная работа и деньги – гуляем, нет денег – бутылки собираем. Или играем на гитаре где-нибудь в подземном переходе, пока музыкальные конкуренты не выгонят: у них там тоже всё схвачено, и «крыша» есть, и милиция своя, с пониманием. Но подзаработать немножко всё ж давали, из жалости – очень уж вид у Глеба странный был… не от мира сего, скажем так. Худощавый, роста выше среднего, тёмные волосы до плеч; брови домиком, печальные серо-зелёные глаза – зачастую Глеб прятал их за очками, тёмными и круглыми, один в один как у Джона Леннона; неухоженная, вечно растрёпанная бородка а-ля Гребенщиков и всегдашняя, стиранная до потери первоначального цвета бросовая одёжка из «Секонд хэнда». Плюс обувка из тех же запасов. Убогий вид, что и говорить… А убогих в подземных переходах старались не обижать, пускай себе! Как пришли, так и уйдут, чего уж там… Тем более, что на оскорбления Глеб не отвечал и в драку не лез – в общем, связываться с ним ни музыкальным конкурентам, ни милиции интереса не было. Ни денег отобрать, ни морду в запале побить, потому как вроде и не за что; одно слово – тоска ходячая, а не человек!

Разумеется «убогим» в обывательском смысле этого слова Глеб никогда не был.