Татьяна Устименко - Дочь Господня

Венеция, понятно, не стала исключением из этого печального правила. В ней насчитывалось целых пять кладбищ, три из которых, спешно созданные во времена ужасающего разгула бубонной чумы, в настоящее время не использовались, а стояли забытыми и заброшенными. Это считалось обоснованно благоразумным деянием, ведь одному Богу известно, какую страшную заразу можно по неосторожности выкопать в тех мрачных, полуразрушенных склепах. Но самым пышным и обширным в Венеции считалось огромное кладбище Святого Христофора, занимающее один из множества маленьких островков, образующих этт удивительный город, – остров Сан-Микеле.

Водный транспорт не работал, видимо, не доверяя отвратительной погоде, выражающейся в чередовании дождя и снега. На все корки костеря черную стригойскую магию, я дошлепала до ближайшего причала и хмуро уставилась на плавающие в воде льдины. Вечер давно уже вступил в свои законные права, старательно сливая чернильную тьму грозового неба со столь же беспросветной гущей Большого канала. Я приуныла. В условиях ощутимо надвигающегося шторма путешествие по воде превращалось в весьма рискованное предприятие.

Мои ноги, обутые в зимние ботинки на меху, успели замерзнуть, а прищуренные глаза, которыми я напряженно всматривалась вдаль, покраснели и слезились. Я неоднократно пожалела, что не прихватила с собой одну из бутылок со спиртным, во множестве заполняющих бар в квартире вервольфа. Плюс ко всему, я где-то посеяла свои отличные перчатки. Одеревеневшие на ледяном ветру пальцы посинели и утратили чувствительность. И я совсем уже намеревалась засунуть их в рукава куртки, как вдруг заметила бледное пятнышко света, медленно плывущее по беспокойно волнующейся воде. Клянусь слезами Богоматери, это была гондола.

– Эй, там, на борту! – отчаянно закричала я, размахивая руками и подпрыгивая на угрожающе затрещавших досках хлипкого пирса. – Гребите сюда!

Скрип, издаваемый веслом, плавно ходящим в железной уключине, становился все громче, приближаясь к берегу. И вскоре я уже смогла рассмотреть старое, латанное-перелатанное суденышко, кое-где еще сохранившее следы синей, лохмотьями слезающей с бортов краски. На кормовом настиле этого дряхлого раритета стоял не менее изношенный лодочник, сгорбленный и седобородый. Гондола плавно причалила к моим ногам, стукнувшись о пирс.

– И чего же ты тут делаешь, дочка? – на меня глянули выцветшие голубые глаза, лучившиеся приветливостью и оптимизмом. – Что понадобилось такой красивой девушке на этом захудалом причале, да еще в ночь, когда все веселятся на карнавале?

– И тебе доброго здравия отец! – с облегчением рассмеялась я. – Не иначе, мне тебя Иисус послал!

– Да нет, вряд ли! – непонятно хмыкнул старик, опираясь на весло и задумчиво забирая в кулак свою длинную окладистую бороду. – Помнится, его самого ходить по воде учить пришлось…

Я почувствовала, как мои волосы суеверно зашевелились на голове, вздыбленные ужасной догадкой.

– Отец, – испуганно проблеяла я, – а тебя как зовут, не святым ли Павлом случайно?

Старик хитро усмехнулся:

– Ну, святой, не святой – об том не нам с тобой судить, дочка. А родители и впрямь Павлушей кликали…

Я невольно отшатнулась назад:

– Отец, а не ты ли мертвых людей через Огненную пропасть переводишь, которая отделяет Рай и Ад от нашего мира?

– Эко ты, дочка, умно завернула! – неожиданно басовито рассмеялся старик. – Чистилищем ту пропасть называют. Бывает, кого и переведу, а случается, – тут он выразительно похлопал по веслу, – и перевезу.

Я потрясенно сглотнула, не смея вымолвить более ни слова, и окончательно убедившись, что за мной пожаловал сам Великий поводырь умерших душ.

– Ну, решайся же, дочка! – Павел приглашающе протянул раскрытую ладонь, предлагая мне подняться на борт утлого суденышка. – Ночь близится, да и непогода не на шутку разыгралась. Если уж отплывать, то только сейчас, а то глядишь – через несколько минут уже поздно станет. Решайся!

– А Господь мне поможет? – выразила надежду я.

– Хм, – откровенно засомневался Павел, – а не пора ли взрослой да самостоятельной стать? Самой решать – зачем жить и ради чего умирать стоит? На Бога надейся, а сам не плошай.

– Ой, если я с вами поплыву, то, значит, я умру? – робко спросила я, одну ногу несмело занеся на нос гондолы, но другой – продолжая прочно стоять на причале.

Павел сердито всплеснул руками.

– Бог с тобой, дочка! И как это только у тебя язык подобное сказать повернулся? Я ни в Рай, ни Ад никого насильно не заманиваю.