Олег Чарушников - Если так рассуждать... (сборник)

Поликрату показалось, что в кабинете звучит тихая музыка. Разом предстали перед его мысленным взором кабинеты «Олимпа», сотрудники, сидящие перед мерцающими экранами дисплеев.

Директор Зевс и сменный мастер Мидас, бог-кузнец Гефест и упорная Пенелопа, строгая Фемида и даже Ахилл, опять переведенный на новое место… Десятки людей сидели перед компьютерами, положив, словно пианисты, руки на клавиши, и под их пальцами вместе с колонками цифр, бегущими по дисплеям, возникла грозная возвышенная мелодия. Музыка крепла, разрасталась. Это был торжественный гимн неведомому, но прекрасному будущему, и одновременно марш — грозный похоронный марш, отходной марш по нему, по нему! — заместителю директора «Олимпа», счастливому Поликрату».

На этом рукопись заканчивалась.

Я еще раз просмотрел предварительные замечания и на отдельном листе написал окончательное решение.

Автору!

Проделанная работа, безусловно, заслуживает внимания. Однако необходимо внести следующие принципиальные коррективы:

1. Убрать название «Не все гладко на «Олимпе», заменив его более отвечающим реальной действительности. Неплохо было бы, например: «На «Олимпе» все спокойно».

2. Абсолютно необходимо заменить также нелепый эпиграф, взятый, якобы, из Нестора: «Никто же их не биша, сами ся мучаху». Это Нестор, да не тот! Надо подобрать что-нибудь из классики. Кому нужны эти намеки непонятно на что?!

3. Думается, никто не станет спорить, что в любом произведении главное — люди, персонажи. Следовательно, нужно убрать все, что не относится к делу, мешает проникнуть в глубокий духовный мир героев, — производственный антураж, всякие индустриальные подробности, даже, пожалуй, само слово «завод». Пусть они живут обычной человеческой жизнью — совершают деяния, родятся (нет, пусть сначала родятся, затем совершают деяния), выходят на заслуженный отдых… Не надо этой детализации! Люди устали от проблем!

4. Изложить хорошо бы все гекзаметром.

5-е и последнее. Юмор убрать целиком и полностью. Нам нужен эпос, в подлинном, величавом значении этого слова, без хохмочек.

После переработки по указанным небольшим, но принципиальным замечаниям получится как раз то, что нам всем нужно.

Закончив писать, я облегченно вздохнул: — Теперь у нас наконец-то будет свой скромный эпос, своя подлинная олимпийская история! И крупно расписался внизу листа:

ЗЕВС ГРОМОВЕРЖЕЦ

Много болтать об этом я не намерен.

Старик Грандиозен у меня за стенкой не жил. У меня за стеной проживал бывший капитан авиации, ужасный пьяница, который часто кричал по ночам во сне;

— На гауптвахту захотелось? Пять суток! Десять!.. Мало тебе? Пятнадцать суток!!!..

Сам он утверждал, что раньше работал простым ювелиром. Ну да ладно, не о нем речь…

А вот Гошу я отлично знаю. Он действительно обладает вислыми усами и в самом деле неизвестно кем работает. Но парень неплохой, хоть и дурак.

Гоша-то мне и рассказал об этом неприятном случае.

В углу шевелились бюрократы.

Грандиозен покосился на них неодобрительно и вышел на кухню пообщаться с народом.

Речь его была кратка и сильна.

— Товарищи! — произнес он с порога. — Братья и сестры! Время настало и час пробил. Посмотрите вокруг себя! Прах, который мы отряхали семьдесят лет, все еще липнет к нашим ногам. И если не мы, то кто же сделает это за нас? Поэтому прочь сомненья, устремимся вперед, братья, — вперед, к нашей великой и славной победе!

Бурные аплодисменты были ему ответом. Взмахом руки Грандиозов перевел их в овацию, подержал минут пять, а затем в единый миг свел на нет. И снова тишина воцарилась и кухне.

— Ставлю па голосование, — продолжал Грандиозна. — Кто против?

Ни звука.

— Кто воздержался?..

Молчание.

Гранднозов тяжело обвел помещение глазами, повторил вопрос:

— Кто воздержался?

И вновь молчание взрывается аплодисментами, переходящими сперва в простую овацию, затем в бурную, а потом и в общее всенародное ликование с возгласами и здравицами.

Грандиозен подождал и щелкнул выключателем. Известковая лампочка брызнула светом и высветила привычное убожество: плиту со вздувшейся конфоркой, ржавое чайное пятно посреди фанерного стола и облупленный, больничного цвета табурет. Былые соседи частью померли, частью разъехались по «хрущевкам». Давно уже перебрался старик в отдельную квартирку, но привычки оставил коммунальные.