Анна Одувалова: Низвергающий в бездну

Через полтора часа Анет все же выползла из дома на пыльную улицу под палящее июльское солнце. Дернула тяжелую входную дверь, проверяя, хорошо ли она заперта, поправила полотенце на плечах и направилась в сторону речки. Настроение несколько улучшилось, и Анет даже подумала, что день обещает быть приятным, особенно если хотя бы чуть-чуть спадет удушливая, просто невыносимая жара. Девушка замедлила шаг и поплелась, еле переставляя отяжелевшие ноги. Несмотря на то что город, в котором она жила, был небольшим, но путь от дома до речки занимал около получаса. Анет порядком устала, когда за очередным поворотом показалась переливчатая водная гладь. Молодые люди на берегу играли в мяч. Девушки в бикини и загорелые парни валялись на усыпанной пивными банками и пакетами из-под чипсов траве. Дети весело плескались на мелководье. Девушка брезгливо оглядела захламленный пляж и начала раздеваться, бормоча себе под нос: «Это вам точно не Лазурный Берег». Ольги и прочих из их компании видно не было, и Анет осторожно, стараясь не поскользнуться на мокрой глине, спустилась к теплой мутноватой воде. Она отплыла подальше от берега (вода чище, и народу меньше) и наслаждалась водной прохладой. Но вдруг под ногами завертелся холодный водоворот и ее потянуло ко дну. Анет вскрикнула, хватая ртом воздух. Она барахталась, стараясь пробиться сквозь толщу воды на поверхность, но из цепких лап водяного не так-то просто выбраться. Вода попала в нос, хлынула в горло, Анет последний раз рванулась вверх, но было уже слишком поздно.

В небольшой комнате был ужасный беспорядок. Повсюду, даже на полу, лежали старинные фолианты, там и тут стояли чашки с недопитым кофе и одноразовые помятые тарелочки с недоеденными бутербродами. Молодой человек, запрокинув голову на высокую спинку стула и скрестив руки поверх толстой, раскрытой на середине книги, бессовестно дрых. Правильные черты лица, удивительно темные брови и ресницы, контрастируя со светлыми, слегка волнистыми волосами, делали его внешность неординарной. Он был вызывающе красив яркой, хищной красотой, обычно не характерной для блондинов. Но самыми примечательными в его облике были глаза - огромные, насыщенного фиолетового цвета, словно опрокинутые на белоснежную скатерть чернила. Они пленяли бы и завораживали тысячи красавиц, если бы не выдавали истинную, нечеловеческую сущность их обладателя. Эти глаза он ненавидел больше всего на свете, считая их причиной своих несчастий. А все потому, что они выдавали в нем ксари, потомка древней расы, представителей которой осталось не более сотни на всем Арм-Дамаше.[1] Ксари считались сильнее и выносливее, чем люди. Им не было равных в бою, под их руками открывались любые засовы. Как и оборотни, они могли менять ипостась. Некогда именно ксари правили миром. Их боялись и ненавидели за превосходство и неподверженность магическому влиянию. С восшествием на престол Арм-Дамаша Хакисы (ведьмы и чернокнижницы, правящей более тысячи лет назад) потомки древней расы подверглись гонениям, в результате чего выжили только самые хитрые, сильные и умные. Многие столетия они скрывались, стараясь не попадаться людям на глаза. Их отлавливали, словно диких собак, и забивали камнями. Время прошло, но лишь немногие стали относиться к ним спокойнее. На улицах уже не нападали, но редкий человек первым заговаривал с ксари - на них бросали ненавидящие взгляды и обходили стороной. Среди книг на столе небрежно лежала изящная миниатюра, на которой был изображен возвышающийся в центре озера дворец - Кен-Корион.[2] Он, казалось, вырастал прямо из кристально чистых вод небольшого горного озера. Освещенный закатными лучами солнца, Кен-Корион представлял собой чудо архитектурного искусства, притягивал взгляд своей грандиозностью и в то же время хрустальной хрупкостью. Трудно было даже подумать, что такое могли создать люди. Дерри (так звали юношу) потянулся, открыл глаза и с раздражением убрал с коленей массивную книгу, с которой возился с самого утра. Ни одной умной мысли он в ней не нашел. Какой-то жутко праведный старец на шестистах страницах доказывал необходимость аскетического образа жизни и воздержания. Дерри положил книгу на стол рядом с миниатюрой Кен-Кориона, золотистые краски которой воскресили в его памяти образ другого мира, не менее красивого, но полного боли и горечи. «Не к добру я вспомнил свой родной дом, - раздраженно подумал Дерри. - Не иначе как пора наведаться в Сирланию и хоть с большим запозданием, но получить наследство, которое нагло прикарманили дорогой сводный братец и его милая мамочка».