Максим Далин: Владыка Океана

У меня слегка испортилось настроение. Я не люблю чего-то не понимать и чувствовать, как от меня что-то скрывают, я тоже не люблю. Но спорить я не стал. К чему?

В случае чего, решил нажать на него потом. А спешка потребна при ловле блох.

И мы покинули кладбище — причем Митч едва ли не побежал вперед меня, будто ему неприятно там оставаться. Я тоже немножко ускорил шаги, иду, а сам думаю, с чего это господин управляющий так чудно себя ведет. О нет, моего дядюшку он не любил! Если к человеку хорошо относишься, не будешь смотреть на его последний приют, пардон, как на раздавленную букашку. Не любил. Почему?

И за что ему ко мне хорошо относиться в таком случае? Неужели они не ладили из-за денег? Может, его дядя обсчитал или наоборот? Или хуже — тут задета чья-то честь? Но какое же тогда между нами будет доверие?

У меня голова пошла кругом от сих печальных мыслей. Но тут ворота в крепостной стене поднялись, там, между прочим, стояла видеокамера, по последнему слову техники, несмотря на всю древность этих стен — и мы вошли во внутренний двор.

Я думал, что во дворе замка, как в крепости, никаких таких вычурностей нет, но ошибся. Посредине двора бил чудесный фонтан с бронзовыми фигурами, которые его украшали еще больше. Я не мог не остановиться, чтобы полюбоваться этим чудом. Никогда ничего подобного не видел, ни по видео, ни на картинках.

Самая сильная и высокая струя, бурля, и пенясь, и сыпля брызги, летела из пасти громадного позолоченного морского змея, и красивого, и страшноватого сразу. Он там, посередине, на две трети в воде, в бассейне, свернулся кольцами, растаращился, разинул клыкастую пасть — и плавники торчали во все стороны, как пародия на крылышки. А вокруг него в воде расположились изваяния играющих деток.

Удивительно живо сделано и натурально на диво, будто и не бронза вовсе, а живые тела. Старый мастер ваял, сразу видно, и большой талант. Очаровательные игры — как всегда малыши играют в воде — и очень много веселого движения. Изображали те статуи и совсем крошек, и детей постарше, и подросточков, лет одиннадцати-двенадцати — но все прехорошенькие, все мальчики и все голенькие.

А дно бассейна не плоское, как бывает обычно, а чем ближе к змею, тем сильнее уходит вниз. Поэтому фигурки детей — кто по колени в воде, кто — по пояс, кто — по грудку, а у некоторых только пальчики ножек под водой. И тут я подошел еще ближе и заметил вещь такую… можно сказать, нехорошую.

Вода-то колеблется, качается, брызги от струи из змеевой пасти, круги — но прозрачная. И если приглядеться, можно рассмотреть, что тела у деток нормальные, человеческие — только выше воды. А в воде они не дети вовсе, а то ли змееныши, то ли еще какие-то рептилии, но уж точно не люди. Ножка, к примеру, у малыша до кромки воды настоящая, человеческая, пухленькая — а под водой кончается лапой какой-то твари, чешуйчатой, с перепонками. Или, к примеру, парнишка в воде по пояс рядом с самой пастью — ладошки подставил под струю и с них вода расплескивается: выше пояса очаровательный малютка, а ниже — гад в шипах, с хвостом, как у ската, и чешуя от воды позеленела, хотя на воздухе все от позолоты сияет.

Я обернулся к Митчу — а он созерцал фонтан глазками, повлажневшими от умиления, с самой сладкой улыбкой.

— Смотрите, — говорит, — ваша светлость, какая прелестная аллегория! Дети земли, которые становятся детьми океана… как это символично, верно? Как трогательно…

— Это, я полагаю, сделано довольно давно? — говорю.

А Митч в ответ просиял и изрек:

— Седая древность, ваша светлость! Только на сотню лет моложе замка. Покойный господин так любил этот фонтан… ах, если бы вы знали!

И тут я вдруг увидал, что у него слезы на глазах, а улыбка — сплошная горечь. Митч даже достал платочек, утер набежавшую слезку и говорит:

— Как покойный господин любил древности, ваша светлость! Он был таким тонким ценителем, он так восхищался прекрасным… — и я понимаю, что он еле терпит, чтобы не заплакать навзрыд.

Но это было невозможно, господа! У меня едва не зашел ум за разум от тщетных попыток уложить в голову несовместимые факты. Я уже никак не мог понять, что побудило Митча так адски холодно вести себя на кладбище, потому что моего дядюшку он, как видно, не просто любил, а едва ли не боготворил, как старые слуги из романов.

И тогда я решил, что ему, вероятно, просто тяжело между этих могил, где таких особ, как дядя, закапывают по отвратительному обычаю, без имен и особых почестей. Потому могильный камень дядю Митчу вовсе не напоминает, зато фонтан — напоминает совершенно как живого. А потому я решил не распространяться о своем отношении к скульптурам такого рода.