Геннадий Прашкевич - Человек, который был отцом Хама

Меньше всего он походил на живое существо. Скорее, гигантский растрескавшийся холм, четырьмя конечностями, как четырьмя корнями, ушедший в песок. И лежащий он был выше меня, а длина его составила почти тридцать два шага. В любом случае, это должно было составить не менее пятнадцати метров. Восхищенный, растерянный, я стоял перед мертвыми гигантами, не понимая, что за силы могли сразить их всего за одну ночь. И если бы только их! То там, то тут валялись на песке тощие струтномимусы.

Прямо в тех позах, в которых их застигла таинственная смерть.

Великое вымирание… Вот она, великая тайна вымирания динозавров! Но что для того послужило причиной? Я вдохнул в себя запах гари, пыли, тления, тяжелой, но ароматной пыльцы. Я, несомненно, присутствовал при величайшей катастрофе. Но что это? Землетрясение? Массовое извержение вулканов? Что могло потрясти до основания мир гигантов. И если они погибли, почему я сижу живой?

Я действительно сидел. Задумавшись, присел прямо на окоченевшую, неловко подогнутую, как кривое бревно, ногу сирмозавра, и так и сидел, дожидаясь Солнца, как будто свет его мог помочь мне в моих раздумьях. Оно встало, Солнце.

Даже сквозь пылевой шлейф оно грело жестко и густо. И тогда прямо на моих глазах разыгралась не менее великая комедия воскрешения.

НК: Комедия?

Угланов: Несомненно. В любом добром деле присутствует комический момент. Особенно в деле воскрешения.

НК: Эти чудища… Они впрямь воскресли?

Угланов: Они и не собирались сдыхать. Холоднокровные, они просто уснули на ночь. Им не хватало энергии провести ночь в движении. И теперь, получив каждый свою долю энергии, они восставали из ночного сна, раздраженные и встрепанные.

Первым, пошатываясь с поразительно глупым видом, будто такое случилось с ним впервые, поднялся диметродон. Он с шумом трижды сложил и поднял перепончатый парус, очищая его от песка и листьев, затем встряхнулся и громко чихнул. Боясь шевельнуться, я сидел на холодной ноге сирмозавра, с отчаянием понимая, что видимо, я первый и последний человек, видевший этих тварей живыми. Тем более, что тарбозавр тоже поднялся и нещадно чихал. Наверное, песок намело ему прямо в ноздри.

Диметродон, похоже, устроился лучше всех. Площадь его широко раскинутого паруса позволяла ему быстрее всех набирать необходимое тепло. Тарбозавр еще чихал, а этот доисторический утюг с терморегулятором уже добрался до ближайшего струтиомимуса и задушил его прямо во сне. Как цыпленка, он поволок свою жертву к берегу, не обратив внимания на вполне уже очнувшегося тарбозавра.

Это была ошибка.

Похлопав холодными, ничего не выражающими глазами, тарбозавр вдруг резко согнулся в поясе, будто сломался или хотел клюнуть соперника, и вцепился клыками в волочащегося по песку струтиомимуса.

Я решил, будет драка.

Однако, застыв друг перед другом, хищники матча тянули на себя труп струтиомимуса. При этом они медленно кружились вокруг только им видимого центра, один, прихрамывая, оставляя в песке отпечатки гигантских птичьих лап, другой, грозно встряхивая клонящимся на сторону парусом.

Наконец они разорвали несчастного.

Диметродон жадно, целиком, заглотил свою часть, хотя на первый взгляд, это явно превышало его возможности. Он давился, тряс головой, шея его ходила как меха гармоники, даже тарбозавр перестал жевать, брезгливо уставился на соперника. Я радовался вместе с ним – подавится! Но в этот момент холодная нога сирмозавра подо мной дрогнула и я полетел в песок. Мне повезло, попасть под сдвинувшегося с места сирмозавра, это было все равно, что попасть под танк. Не помня себя, я бросился в убежище, под защиту скал.

НК: Сколько же дней вы провели там? доктор Угланов?

Угланов: (задумчиво): Сто восемьдесят два…

НК: У вас не было возможности уйти к MB?

Угланов: Это действительно было трудно, иногда невозможно. Диметродон, тот время от времени исчезал в зарослях, но тарбозавр с постоянством идиота торчал на пляже, высматривая на скале мой рыжий свитер. Он его явно раздражал. Крутились на пляже и другие создания, часто совсем мне неведомые.

НК: Наверное, тоскливо обдумывать свою судьбу под созвездиями, непохожими на те, что светят над нашими головами?

Угланов: Это так… Но на второй неделе моего пребывания в кампане у меня появился Хам.

НК (оживляясь): Пожалуйста, подробнее, доктор Угланов. Наши читатели хотят знать о судьбе малыша.