Юрий Брайдер: Кристалл памяти (сборник)

И даже тот прискорбный факт, что божество это, едва коснувшись его рук, уплывало вскоре в бетонные недра спецхранилища, вовсе не огорчал Клещова, потому что деньги не прощались с ним, они лишь шептали: «До свидания!» — обещая скорую встречу, обещая восторг, блаженство, вечную жизнь, шелест райских кущ, музыку ангельских крыльев, сладостные песни гурий.

Жил Клещов на окраине, в ветхом бревенчатом домишке, давно предназначенном под снос, как, впрочем, и все другие строения в районе. Однако по неизвестной причине снос этот постоянно откладывался, жилой фонд ветшал без ремонта, заборы заваливались, водозаборные колонки или бездействовали или безудержно фонтанировали, тротуары зимой тонули в сугробах, а летом в лопухах. В порядке были только местные женихи и невесты, считавшиеся наиболее перспективными партиями в городе.

Цепной кобелина Пират, уступавший легендарному Церберу только количеством голов, но отнюдь не размерами и свирепостью, глухо заворчал, почуяв хозяина. Главной его страстью было наполнение утробы, однако Клещов не очень-то поощрял это, не без основания полагая, что неудовлетворенные желания должны побуждать людей к инициативе и творчеству, а зверей — к бессоннице и злобе.

Не зажигая в доме свет, Клещов спустился в подвал, где у него было оборудовано нечто вроде слесарной мастерской. Внимательно проверив одному ему известные тайные знаки — тонюсенькие, как волосок, проволочки, протянутые от стены к стене, особым образом разложенные на полу мелкие предметы — Клещов убедился, что никто из посторонних не побывал здесь в его отсутствие, и только после этого сдвинул в сторону старинный, наполненный всяким хламом шкаф, за которым обнаружилась низкая металлическая дверца, запертая на навесной замок.

В потайной комнате было душно, пластами висел сизый табачный дым, пахло типографской краской, сивухой, прокисшей парашей и немытым человеческим телом. Почти все наличное пространство комнаты как по горизонтали, так и по вертикали занимала гудящая, лязгающая и позванивающая машина — некий гибрид печатного станка Гутенберга и современного промышленного робота. С большого барабана медленно сматывалась лента бумаги, уже снабженная водяными знаками, вращались, растирая краску, каучуковые валики, в чечеточном ритме хлопали разнообразные клише и штемпели, нумератор, управляемый датчиком случайных чисел, выставлял в положенном месте семизначный номер, гильотинный нож отрубал от ленты готовые купюры, которые, пройдя напоследок еще через один аппарат, придававший им потертый и засаленный вид, огромными бабочками выпархивали в картонный ящик из-под импортных консервов. Закрутив ноги Архимедовым винтом, в углу на табурете дремал Боря Каплун, главный конструктор, единственный строитель и вечный раб этой машины — золотые руки, светлая головушка, голубиная душа, горькая пьянь. Под тяжелым взглядом Клещова он проснулся и радостно осклабился:

— Кто к нам пришел! Шеф-у-у-ля! А я тебе, шефуля, миллион напечатал. Ты теперь богат, как Ротшильд. Надо бы спрыснуть это дело!

— Перебьешься, — буркнул Клещов, поймав в воздухе очередную купюру.

Да, все точно. Имеются дефекты в защитной сетке. А про надписи на гербе он и раньше знал. Как-никак сам клише резал. Полжизни, считай, на это дело ушло, и все впустую! Ну разве не обидно?

С неожиданной яростью он скомкал и отшвырнул прочь еще теплую сторублевку.

Единственным предметом, кроме физкультуры, конечно, по которому Клещов в школе, а потом и в училище полиграфистов имел твердую пятерку, было черчение.

Первую свою фальшивку он изготовил пятнадцати лет от роду на клочке синей тетрадной обложки при помощи линейки, школьного рейсфедера и туши. Это был билет в кинотеатр на популярный в то время двухсерийный фильм «Великолепная семерка». Билет получился — лучше настоящего. Правда, сидеть все три часа пришлось на ступеньках в проходе. В дальнейшем свою рисованную продукцию он предпочитал сбывать всяким ротозеям. При этом действовал весьма осмотрительно и был бит всего два раза. В училище Клещов занялся изготовлением медицинских справок, освобождавших от занятий — не задаром, конечно. Печати и штампы перекатывал со старых, использованных бланков свежесваренным крутым яйцом. Научился виртуозно копировать любые почерки. Сгорел по глупости. Понадеявшись, что никто не станет вчитываться в неразборчивые «медицинские» каракули, выставил в очередной справке следующий диагноз: «Вывих пищевода». Разбирательство было долгим и шумным, однако по молодости лет его пожалели — дали доучиться.