Татьяна Устименко: Эра зла

Ветер участливо овеял ложе своей единственной подруги и наперсницы.

— Как ты? — едва слышно дунул он.

Веки погруженной в черный сон без сновидений красавицы чуть дрогнули.

«Я слабею, — пришел мысленный ответ. — И размышляю, а не попросить ли Господа прекратить мои бессмысленные мучения и оборвать многовековое ожидание?»

— Ишь ты, думает она! — ворчливо прогудел ветер. — А ты не думай, не бабье это занятие — мозги напрягать! К тому же вот тебе мой вполне уместный совет: если не знаешь, ставить ли в жизни точку, то ставь их три. — Зимний отшельник обладал отнюдь не плохим чувством юмора. — Держись! Я чую: в небе сгущается нечто необычное, грядет время перемен. Ты еще помнишь свои обиды?

— Помню! — Веки не живой и не мертвой узницы дрогнули повторно. — Я жду часа расплаты…

— И правильно делаешь! — одобрил незримый шутник. — Мужайся! Скоро мы им отомстим!

— Скоро! — По губам спящей красавицы скользнуло некое подобие торжествующей улыбки. — Отомстим…

И полупрозрачные от истощения пальцы ее скрещенных на груди рук слегка царапнули по черному бархату платья, проверяя сохранность спрятанного под ним предмета — крохотного мешочка, наполненного почти невесомым серебристым порошком…

Папа Бонифаций XIII отложил в сторону порядком общипанное гусиное перо и осторожно подул на свои негнущиеся онемевшие пальцы, обтянутые тонкими нитяными перчатками. Кроме впечатляющих дыр, его донельзя заношенные перчатки украшали замысловатые чернильные пятна, предательски выдававшие неприспособленность великого понтифика к столь плебейскому труду — царапанию тупым пером по грубой бумаге.

«Заледенели. — Его святейшество категорично постучал по столу своим указательным пальцем, непослушным, словно инородный предмет. — Вот ведь дилемма: в тонких перчатках — зябко, а в толстых — писать неудобно. Хотя чего мне терять, писатель-то из меня аховый…» — самокритично признал он, не ища оправданий и отговорок. Оставаясь верным своим принципам, папа Бонифаций никогда особо не превозносил и не переоценивал способности, дарованные ему Господом, весьма скромные и незначительные, не желая уподобляться тому самому незадачливому танцору, которому вечно мешают некие пикантные органы… Ну всем известно, какие именно!

Однако на сей раз понтифик определенно перестарался с самооговорами, ибо для нынешней плохой работоспособности его пальцев имелась реальная и весьма уважительная причина. Во внутренних покоях Ватиканского дворца царил промозглый холод, а за его насквозь промерзшими стенами и вовсе стояла адская стужа. Прошлой ночью спиртовой столбик в шкале термометра упал до немыслимого показателя: минус тридцать пять градусов по Цельсию, после чего несчастный прибор, привыкший к теплому средиземноморскому климату, объявил безоговорочную капитуляцию и разлетелся вдребезги, приказав долго жить. Чего уж тут приходится ждать от людей, совсем павших духом и утративших последнюю надежду на спасение?

Папа Бонифаций печально покачал головой, через силу сжал непослушные пальцы, заставляя их работать, и упрямо ткнул пером в чернильницу, но услышал лишь неприятный стук, обозначавший, что чернила замерзли окончательно, превратившись в лед. Тогда его святейшество поплотнее запахнул шубу, носимую им поверх сутаны, подошел к окну и, чуть отогнув уголок закрывающего его одеяла, пытливо всмотрелся в заиндевевшее стекло, испытывая тягчайшие угрызения совести. Виновен ли он в том, что невольно принес этому миру столь страшные испытания, вылившиеся в годы погибели и истребления в настоящую Эру зла? Наверное, виновен! И не потому, что он тринадцатый, а потому, что счел себя вправе утаить от людей ту роковую тайну, которая тяготела над ним, подобно занесенному топору палача, подобно неизгладимой каиновой печати. Правда, не думал он, будто занесенный топор упадет, без разбору кося правых и не правых, да вот случилось — упал-таки…

Все предшествовавшие ему папы навечно вошли в историю католической церкви, вписавшись в нее своими громкими деяниями, благопристойными и не очень. Например, папа Юлий II прославился тем, что ударил посохом непревзойденного живописца Микеланджело Буонаротти, слишком медленно расписывавшего потолок Сикстинской капеллы. Папа Пий XI открыл картинную галерею, в которой ханжа Климент VIII приказал пририсовать драпировки обнаженным фигурам на фреске «Страшный суд», а Лев I остановил полчища варвара Атиллы. И только он, Бонифаций XIII, не совершил ничего значимого, умудрившись не войти в историю, а вляпаться в нее аж по самые уши, да к тому же самым дурацким и беспардонным образом! Недаром разговаривающий сам с собой понтифик давно уже перестал верить в существование рая и ада, мысленно заменив их личным вариантом, более подходящим для таких, как он, идиотов — бесконечным полем, заваленным граблями. Ох, не к добру выдвинули его на сей важный пост, ох, не к добру… Согласно традиции, каждого нового папу избирает собирающийся в Сикстинской капелле конклав, подавая условленный дымовой сигнал: белый дым означает, что папа избран, черный — конклав продолжается. Вот и в день его миропомазания из дымохода столбом валил белый дым, по своей густоте и чистоте расцененный как исключительно благоприятный признак. Ох, нет, не к добру радовались доверявшие ему кардиналы, ибо за годы его правления христианский мир потерял все свои владения, отчаянным судорожным усилием удерживаясь в своем последнем оплоте — в Ватиканском дворце.