Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю…

— И ты что же, испытывал машину-то свою? — спросил Борис Николаевич. — Возвращался на сколько-нибудь назад?

— Да я уж раза два в девяносто пятый гонял, — сказал Гений Иванович. — Один раз недавно вот с его сотрудниками, — указал Генька на Паутина.

— Было такое, — подавя довольную улыбку, согласился директор ФСБ.

— Ну!? — удивленно поднял брови Ёлкин. — И как оно там?

— А так, как было в девяносто пятом, Борис Николаевич. Доллар четыре тысячи, то есть, по-нынешнему, четыре рубля стоил, — улыбаясь, сказал Паутин. — Был, так сказать, краткосрочный эксперимент в целях проверки.

— Машина моя ещё не усовершенствованная, — продолжал Генька. — И с норовом. Однажды меня аж в девяносто третий занесла. Я Маркедона с собой взял. А он там любовь закрутил с соседской Ангарой. Вернулся я обратно без Маркедона. Пытался несколько раз снова туда попасть — нет, не получается пока.

— Борис Николаевич, возможно! — воскликнул Валентин Юнашев. — Видите, он с псом в девяносто третий перебросился, а вернулся без него. Значит, изменять события возможно!

Ёлкин довольно крякнул.

— А на чём она у тебя работает? — спросил он.

— Тут у меня схема такая, — оживился Генька. — Ежели заливаешь её брагой и перегоняешь в самогон, получается прямой процесс — переносишься вперед. А ежели наоборот — самогон перегонять в первоначальную стадию браги, пойдет обратный процесс — возвращаешься назад. У меня там закрытая циркуляция.

— Гений Иванович, — обратился к умельцу до того молчавший и внимательно всё слушавший один из приглашённых башковитых, — вы не могли бы нам объяснить принцип работы вашей… так сказать… машины времени? Мы с коллегами вот уже несколько дней пытаемся разобраться в её схеме… и, простите, ничего не понимаем.

— А я и сам не понимаю, как она работает, — развёл руками Генька. — Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и — процесс пошел, как говорил наш «минеральный».

— Гений Иванович, — спросила Татьяна, — а в будущее вы когда-нибудь перемещались?

— Не-а, — почесал в затылке Генька. — А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь — водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.

— А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? — перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. — И фамилия… Прозвище, что ли?

— Не-а, — снова осклабился Генька. — Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.

В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:

— Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну… меня то есть, в… осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже… и того, к делам приступил. Сможешь?

— Сбацаем, Борис Николаевич! — совсем освоился Генька.

— Сколько времени тебе нужно на подготовку?

— А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.

— Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.

— Понедельник — день тяжелый, Борис Николаевич, — суеверно сказал Юнашев. — Может, лучше во вторник?

— Ну ладно, в понедельник не надо, — согласился Ёлкин. — Назначаю день: вторник… Какое число-то у нас будет?

— Двадцать пятое, Борис Николаевич, — подсказал Паутин.

— Значит, двадцать пятого августа, вторник… Стартуем, понимаешь! — И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.

Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.

Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.