Антон Твердов - Нет жизни никакой

Вполне реальная действительность окружала его, и действительность эта была настолько пугающей, что, не выдвигая более никаких версий по поводу того, как он здесь оказался, Степан Михайлович Турусов сломя голову мчался вперед, преследуемый громадным и явно чем-то очень рассерженным носорогом.

Автор понятия не имеет о том, какую скорость может развивать рассвирепевший носорог; автор не знает даже, что именно привело упомянутого зверя в бешенство — дикий для здешних мест наряд Степана Михайловича или что-то еще; более того, невежество автора, надо сказать, простирается до пределов необозримых, где свободно затерялись сведения о классификации африканских животных: итак, сказать о том, что носорог охотился на Турусова, поскольку являлся хищником, или, будучи травоядным, просто развлекался, — автор не может.

Известно ему только одно — Степан Михайлович Турусов, спасаясь от никогда не виданного им зверя, мчался к скалам с такой невообразимой прытью, что оставил носорога далеко позади. И это при том, что на бегу Степану Михайловичу очень мешало его длиннополое тяжелое пальто, скинуть которое он не скинул — было жалко.

Но так или иначе, а взлетев на первую выросшую перед ним скалистую гряду, как петух на плетень, Степан Михайлович вытер пот со лба и перевел дух.

— Мамочка, — сказал Степан Михайлович, как только дыхание его восстановилось и он снова обрел возможность говорить. — Что же это такое?

И осторожно посмотрел вниз.

Черный носорог через какое-то время достиг той скалы, на гребне которой дрожал Турусов, но вверх по понятным причинам не полез, а исполнил у подножия какой-то диковинный танец, навалил напоследок кучу и ушел восвояси — вдоль линии скал, словно надеясь найти еще какую-нибудь менее прыткую добычу.

Степан Михайлович с ужасом смотрел на немалый сгусток бурой субстанции, источавший вполне определенный запах. Странные мысли кружились у него в голове. С перепугу у Турусова из памяти вышибло все касающиеся биологии знания, и теперь он гадал — погибнув под копытами зверюги, он остался бы лежать под африканским солнцем неопознанным трупом или был бы съеден и впоследствии превратился бы в ту самую субстанцию. И тот, и другой вариант внушал Турусову понятное чувство омерзения, и когда наконец он вспомнил о том, что носороги, кажется, животные травоядные, ему от этого легче все равно не стало.

«Растоптали бы, — думал он, — сожрали бы… Какая разница? Не в этом дело. А дело в том — как я здесь оказался и как мне отсюда выбраться? Думать надо, размышлять…»

Впрочем, долго размышлять тут было нечего. На скале многого не высидишь, нужно было идти куда-то, где могли встретиться люди, которые помогли бы несчастному журналисту или хотя бы объяснили ему хоть что-то из происходящего.

Сам с собою обсудив и утвердив сам перед собою план дальнейших действий, Степан Михайлович начал осторожный спуск со скалы. На поверхности земли он оказался только через полчаса, недоумевая — почему это вскарабкался он за доли секунды, а спускался гораздо дольше?

Солнце припекало неимоверно. Степан Михайлович снял с себя пальто, а потом и теплый свитер, а немного погодя и пиджак, оставшись в одной только рубашке и брюках. Ботинки тоже пришлось снять, потому что идти в них было неудобно — жарко, к тому же туда набивался песок. Заправив брюки в носки, Турусов свернул пальто, свитер и пиджак в некое подобие солдатской скатки, перевязал шарфом, перекинул через плечо и двинулся вдоль скалистой гряды. В выборе направления своего движения он не колебался совсем. По скалам передвигаться трудно, обратно в пустыню возвращаться не хотелось, а идти в ту сторону, где скрылся носорог, — и вовсе немыслимо.

Медленно, но верно мысли Турусова приходили в порядок, конечно, настолько, насколько это было возможным в создавшейся дикой ситуации.

Уже Степан Михайлович распрямил небогатые мускулатурой плечи, поудобнее расположив на спине скатку, уже расстегнул рубашку до пупа, так что стала видна давняя татуировка «Жуковский-forever» и вспомнил строчки из стихотворения Пушкина, который был тоже поэт, как и Жуковский:

— Не дай мне бог сойти с ума, нет — лучше посох и сума.

— И нечего отчаиваться, — вслух проговорил Турусов. — Куда бы судьба ни закинула меня, я всегда должен оставаться тем, кто я есть. Для настоящего романтика важнее состояние души, чем окрестный пейзаж. И в самом деле — даже в густонаселенном городе я так же одинок, как и здесь — в безлюдной пустыне. А человек, привыкший к одиночеству, легко преодолеет и все остальные напасти… Пожирающее все живое солнце обжигало его своими лучами, — Дрогнувшим голосом добавил Степан Михайлович, и глаза его увлажнились, — но он упрямо двигался вперед — к несбыточной и прекрасной мечте. Только глаза его светили ярче тысячи африканских солнц, потому что не погиб еще в его душе огонь догоревшей страсти… Любой другой человек, оказавшись на его месте, пал бы, растерзанный когтями страшных носорогов, но… он знал — никогда нельзя сдаваться. Судьба снова решила испытать его — и он вынужден отвечать ударом на удар. Всю жизнь он шел к своей мечте, к своему заветному Эльдорадо. Может быть, Провидение дало ему шанс достичь желаемое прямым путем. Если его не понимали на родной земле… — Тут Турусов вспомнил Ниночку и не смог удержаться от всхлипа. — Если его не понимали на родной земле, возможно, здесь он может найти свое счастье. О, Эльдорадо! Не за этими ли ты скалами? Надо только сделать первый шаг. А потом еще один. И все можно преодолеть.