Антон Твердов - Нет жизни никакой

Дрыгайло переводит дух, оглядывается на телеэкран, усмехается непонятно чему и снова обрушивает пальцы на клавиатуру:

«Эх, господа, господа… я ведь предупреждал вас в статье „По Саратову гуляют зомби?“, кого стоит опасаться — того самого горбатого, косого и одноногого злобного выродка, педераста и наркомана, отцеубийцу и уголовника, женоненавистника и многоженца, вора, насильника, людоеда, сатаниста, носителя СПИДа и разносчика бубонной чумы, предателя, картежника, алкоголика, сволочь, счастливого папу двух деточек — Ванюшки и Светланочки, расхитителя капиталистической собственности, растлителя малолетних, злостного налогонеплателыцика, провокатора и бомжа, главу всемирно известной могущественной организации „Анархия — мать порядка“ — Лейбу Афанасьевича Зуб-зубова, более известного под кличкой Шорох… Эх, господа, господа…»

Дописав, Дрыгайло передергивает плечами и с видом человека, только что завершившего чрезвычайно трудную работу, откидывается на спинку стула. Потом вдруг спохватывается и молниеносным пробегом пальцев по клавиатуре добавляет под текстом статьи — Роман Багдадский, а немного подумав, пишет и название: «Главный редактор журнала „Саратовский Арарат“ погиб от рук зомби?»

— Главный редактор журнала «Саратовский Арарат» погиб от рук зомби? — сам у себя спросил Степан Михайлович Турусов и сам себе ответил: — Какая чушь…

Он открыл глаза, увидел перед собой знакомую белизну потолка, снова зажмурился и некоторое время лежал неподвижно, с удовольствием ощущая легонько млеющее со сна собственное тело.

Действительно, какая чушь, — подумал он, обнимая себя обеими руками, чтобы почесать подмышки, — надо же такому присниться — бандит в супермаркете, стрельба, пуля в лоб, последующие полеты под потолком торгового зала и над городом… ледяной ветер…»

При воспоминании о ледяном ветре, трепавшем его на многокилометровой высоте, Турусов поежился… и потянулся. Сейчас-то ему было тепло.

«Последнее сновидение особенно мерзкое было, — лениво подумал он еще. — Надо же — Дрыгайло приснился. Да еще так ясно и вместе с тем… так как-то… как-то так… как будто это не сон был, а… бред болезненный. Да еще этот ветер. Холодно было. Очень холодно… Нет, ну сейчас-то тепло. Очень тепло…»

Не открывая глаз, Степан Михайлович почесал живот. Пальцы его наткнулись на плотную ткань, чему Степан Михайлович совсем не удивился — он и летом, и зимой спал в теплом фланелевом белье, опасаясь простуды и безвременной смерти.

— Тепло, — снова проговорил он и зевнул. — Пожалуй, слишком тепло. Пожалуй, даже жарко. Надо прекращать одетым спать. Или по крайней мере купить себе трикотажную пижаму.

С этими словами Степан Михайлович открыл глаза. Откуда-то издалека долетел вдруг низкий звериный рев.

«Сигнализация автомобильная, — предположил мысленно Турусов. — Чего только не придумают. Я слышал, есть такая сигнализация — дотронешься до машины, и тут громовой голос будто бы с небес: „Не греши, сын мой…“ Говорят, очень ходовая теперь система…»

Вновь долетел до ушей Турусова звериный рев — только теперь рев был намного слышнее, словно источник его приближался с хорошей скоростью. Это уже было немножко необычно и потому страшно. Степан Михайлович забеспокоился и поднялся, протирая глаза и стараясь, свесив ноги с кровати, нащупать тапочки.

И вдруг замер, широко распахнув глаза и рот.

Чужое и жаркое; белое, как раскаленное железо, африканское небо сияло над головой бедного Степана Михайловича. Никакой кровати не было, а была гладкая, словно блюдце, выжженная пустыня. Через эту пустыню несся громадный черный носорог — летел, поднимая за собой клубы желтой пыли, прямо на Степана Михайловича.

Африка…

Взвизгнув, главный редактор «Саратовского Арарата» вскочил на ноги и побежал, путаясь в зимнем длиннополом пальто, — туда, где на расстоянии в пару сотен метров топорщились невысокие скалы. Направление Турусов избрал совершенно инстинктивно, доверяясь, надо полагать, голосу своих первобытных предков, в свое время имевших большой опыт по части удирания от различных агрессивных тварей.

Зверь снова взревел, задирая к небу увенчанный массивным рогом нос.

«Африка, Африка, Африка! — стучало в висках Турусова. — Как же я мог оказаться в Африке? Или я снова сплю?»

Но происходящее, к сожалению, сном не было, ибо, как известно, во сне боли не чувствуешь, а Степан Михайлович, споткнувшись, настолько чувствительно приложился коленом о какой-то коварный африканский камень, что взвыл от боли и последнее свое мысленное предположение тут же отбросил.