Клайв Баркер: Проклятая игра

Но это была невинная забава; ведь младенец уже умер, а мертвые не испытывают страданий. В городе практиковались и иные забавы, а в качестве сырья для них использовали живых. Для страждущих и платежеспособных действовал рынок человеческой плоти. Оккупационная армия, уже не занятая в сражениях, заново открыла для себя секс, и это приносило выгоду. За полбуханки хлеба вы могли купить одну из беженок (столь юных, что у них едва проступали груди), чтобы использовать вновь и вновь под покровом темноты; их жалобы оставались без ответа или прерывались ударом штыка, когда девушки теряли привлекательность. В городе, где погибли десятки тысяч, на обыденные убийства смотрели сквозь пальцы. На несколько недель, пока один режим не сменился другим, все стало возможно, ничто не наказуемо; исчезло табу на грех.

В районе Золибожа открылся публичный дом с мальчиками. В подпольном салоне, увешанном трофейными картинами, к услугам любого желающего были малолетние проститутки шести-семи лет, очаровательно худенькие от постоянного недоедания или пухлые — на любой вкус. Заведение пользовалось успехом среди офицеров, но стоило слишком дорого, как слышал вор, для низших чинов. Очевидно, доктрина Ленина о равенстве не распространялась на педофилию.

Спорт — своего рода — обходился гораздо дешевле. В том сезоне особой популярностью пользовались собачьи бои. Бездомных дворняжек, которые возвращались в город в поисках пищи и хозяев, отлавливали, откармливали до бойцовской силы и стравливали друг с другом насмерть. Отвратительное зрелище, но любовь к азартным играм и пари влекла сюда вора снова и снова. Однажды ночью он выиграл значительную сумму, сделав ставку на низкорослого, но хитрого терьера; тот победил пса раза в три больше самого себя, когда выгрыз противнику яички.

А если интерес к женщинам, мальчикам и собакам угасал, имелись и другие, эзотерические удовольствия.

В голом амфитеатре, откопанном из-под развалин замка Святой Марии, вор посмотрел первую и вторую части «Фауста» Гете в исполнении одного неизвестного актера. Хотя немецкий вора был далек от совершенства, представление произвело на него чрезвычайное впечатление. Он достаточно хорошо знал сюжет, чтобы следить за действием: договор с Мефистофелем, споры, колдовские трюки, а затем, после обещанного проклятия, отчаяние и ужас. Всех стихов он не разобрал, но одержимость актера двумя ролями — сейчас он искуситель, а в следующий миг искушаемый — столь впечатляла, что вор покидал амфитеатр потрясенный.

Через пару дней он вернулся, чтобы посмотреть пьесу еще раз или по крайней мере поговорить с актером. Но вызов «на бис» не состоялся: увлеченность исполнителя творением Гете расценили как нацистскую пропаганду, и вор обнаружил его повешенным на телеграфном столбе. Труп уже начал разлагаться; он был обнажен, голые ступни объедены, глаза выклеваны птицами, торс изрешечен пулями. Зрелище умиротворило вора Он счел это доказательством того, что сложные чувства, пробуждаемые актером, незаконны. Если искусство довело художника до такого состояния, то он действительно подлец и мошенник. Рот висельника раскрылся, птицы выклевывали его язык. Невелика потеря.

Были здесь и гораздо более стоящие развлечения. Женщин вор легко получал и бросал, мальчики его не привлекали, но он обожал игры. Он посещал собачьи бои, где можно было испытать судьбу, наблюдая уродливых дворняжек; или играл в кости в каком-нибудь бараке; или в тоске заключал пари о скорости облаков с умирающим от скуки патрулем. Способ или обстоятельства его мало занимали — только сама игра. С юности это было его единственным настоящим пороком — и оправданием того, что он стал вором. До войны он играл в европейских казино, в основном в «блэк-джек», хотя не брезговал и рулеткой. Теперь, глядя на прошедшие годы сквозь развернутую перед ним завесу войны, он вспоминал те партии, как после пробуждения вспоминают сны: нечто невосстановимое, ускользающее все дальше с каждым дыханием.

Однако это ощущение ушло, когда вор услыхал о картежнике по имени Мамолиан. Говорили, будто он никогда не проигрывает, будто в этом лживом городе он появляется и исчезает, как существо не вполне реальное.

И после Мамолиана все переменилось.

Такие рассказы чаще всего оказывались слухами, и большинство слухов не имело ничего общего с истиной. Обычное вранье скучающих солдат. Воображение военного, как обнаружил вор, рождает фантазии более причудливые и чудовищные, чем воображение поэта.