Клайв Баркер - Проклятая игра

Один из них заговорил; блондин, которого он мог бы пожелать потом. Он, и она, и каждый из них.

— И это все? — потребовал ответа Чад. — И это все, ты, гребаный лгун? Ты обещал нам Потоп!

Европеец представил себе волну, перекатывающуюся через отель, через город, обрушивающуюся на Европу, чтобы смыть ее с лица земли.

— Не искушай меня, — сказал он.

Уайтхед, лежавший у стены со сломанной шеей, смутно уловил в воздухе аромат духов. С того места, где он упал, ему был виден коридор отеля. Образы площади Мурановского и рокового дерева давно померкли, остались обычные зеркала и ковры. Уайтхед корчился у двери и слышал, как кто-то поднимается по лестнице. Он разглядел фигуру в тени; это от нее пахло духами. Новоприбывший двигался медленно, но целеустремленно. Он лишь на мгновение задержался у порога, чтобы переступить через скорченное тело Уайтхеда, и направился в комнату, где еще недавно играли в карты. Это было только что: они болтали за игрой, а старик воображал, что сможет заключить новую сделку с Европейцем и оттянуть неминуемую катастрофу еще на несколько лет. Но все пошло прахом. Как все любовники, они легко победили банальность и по законам какой-то непостижимой математики пришли к одному — к смерти.

Уайтхед перевернулся, чтобы иметь возможность смотреть через коридор в ту комнату. Кэрис лежала на полу среди рассыпанных карт, он видел ее труп в открытую дверь. Европеец поглотил ее.

Новый гость внезапно заслонил ему вид, когда появился на пороге. Со своего места Уайтхед не мог рассмотреть его лицо, но видел блеск лезвия его ножа.

Том разглядел Пожирателя Лезвий раньше Чада. Слабый желудок восстал против смешанного запаха сандалового дерева и тлена, и Тома вырвало на кровать старика, когда Брир вошел в комнату. Он прошел большой и тяжелый путь, и вот теперь он здесь.

Мамолиан стоял у противоположной стены, когда увидел его.

Он не слишком удивился, хотя не мог понять почему. Неужели его мозг не до конца потерял контроль над Пожирателем Лезвий и тот появился здесь по его приказу? Брир смотрел на Мамолиана сквозь яркий свет, словно ожидал инструкций, прежде чем начать действовать. Плоть на его лице настолько истлела, что каждое движение зрачков грозило сорвать кожу с глазниц. Чад, вдохновленный коньяком, подумал: он выглядит так, словно из него сейчас родятся бабочки. Их крылья трепещут под оболочкой гниющего тела; их стремление выйти растирает в порошок кости Брира. Вскоре бабочки разорвут его на части и заполнят воздух. Европеец опустил взгляд на мачете в руках гостя.

— Зачем ты пришел? — спросил он.

Пожиратель Лезвий попытался ответить, но язык уже не подчинялся ему. Раздался лишь мягкий нёбный звук; он мог означать «бок», или «боль», или «бог», но не был ни одним из этих слов.

— Ты пришел, чтобы тебя убили? Так?

Брир покачал головой. Он не имел такой цели, и Мамолиан это знал. Смерть — наименьшая из его проблем. Брир поднял лезвие, чтобы показать, чего он хочет.

— Я уничтожу тебя, — сказал Европеец.

Брир опять покачал головой. Он еще что-то пробормотал, и Мамолиан расслышал слово «мертвый».

— Мертвый… — задумчиво повторил Чад. — Господи на небесах. Да он же мертвый.

Европеец буркнул что-то в знак подтверждения.

Чад улыбнулся. Возможно, их надули с всеразрушающей волной. Возможно, преподобный ошибся в расчетах и в ближайшие три месяца Потоп не разразится. Какая разница? Теперь у него есть история — и какая! Даже Блисс с его разговорами о демонах в сердце американского континента никогда не встречал ничего подобного. Святой наблюдал, облизывая губы в предвкушении.

В холле Уайтхеду удалось проползти три-четыре ярда вперед от входной двери, и он увидел Штрауса, пытавшегося встать. Марти взялся за ручку двери ванной и почувствовал на себе взгляд старика. Уайтхед призывно поднял руку. Марти неуклюже вывалился в коридор, и никто из действующих лиц не заметил этого. Повсюду было темно; мерцал лишь мертвенно-бледный огонь свечи в комнате, едва проникавший сюда из-за полузакрытой двери.

Марти упал на колени рядом с Уайтхедом. Старик схватил его за рубаху.

— Ты должен вытащить ее, — еле слышно прошептал он.

Его глаза закатились, кровь запеклась на бороде и продолжала вытекать с каждым словом, но хватка была сильной.

— Вытащи ее, Марти, — просипел он.

— О чем вы говорите?

— Он забрал ее, — сказал Уайтхед. — В себя. Вытащи ее, ради Христа, или она останется там навсегда, как другие.