Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)

— Представляю себе, — сказал Ройбен.

— А ты представляешь себе, что случилось бы, отправься я домой? Представляешь, что эти чудовища сделают с любым, кто окажется поблизости, когда они придут за мною?

— Представляю.

— А добиться, чтобы у моего дома день и ночь дежурила полицейская машина, я тоже не могу.

Ройбен кивнул.

— Я же сказал, что представляю себе всю картину.

— Маму я предупредил. Сказал, чтобы она наняла частную охрану. Не знаю, правда, послушалась она меня или нет.

— Ладно, я это проверю.

— Блэнкеншип и его банда — это же безумцы, убийцы. Они опаснее своры бешеных псов.

— Похоже на то, — сквозь зубы произнес Ройбен.

И снова Джим рубанул пальцем воздух.

— Я изучил это место по Гугл-карте. На автомобиле вплотную не подъехать ни спереди, ни сзади. Грузовики останавливаются на улице. За домом есть крохотный дворик.

Ройбен кивнул.

— Понятно.

— Рад за тебя, — с горькой улыбкой сказал Джим. — Но ведь ты не сможешь этого сделать, не сможешь расправиться с ним так, чтобы весь мир не поднялся снова на охоту за Человеком-волком.

— Вполне смогу, — ответил Ройбен. — Предоставь это мне.

— Не понимаю, как…

— Предоставь это мне, — повторил Ройбен так же тихо, но гораздо тверже. — Выкинь эти заботы из головы. У меня есть с кем посоветоваться. А ты пока что пойди прими душ. Я закажу обед. Пока ты вымоешься, его принесут, и тогда мы с тобой обсудим все, что потребуется.

Джим на несколько секунд застыл в раздумье, а потом кивнул. От слез его глаза блестели, будто стеклянные. Он посмотрел на Ройбена, горько улыбнулся, его губы дернулись было, но он ничего не сказал, а поднялся и вышел из комнаты.

Ройбен подошел к окну.

Дождь немного усилился, но вид на лежавший внизу парк и громадину собора Милости Господней, как всегда, производил сильное впечатление, однако неоготический фасад церкви почему-то встревожил Ройбена так, что у него даже сердце заболело. В нем вдруг пробудились воспоминания — не столько об этой церкви, сколько о других, внешне похожих на нее, о церквях по всему миру, где ему доводилось молиться. На него вдруг навалилась глубокая печаль. Он поспешно загнал ее вглубь, как перед этим загнал вглубь настойчиво рвавшуюся на волю трансформацию.

Когда в телефоне послышался голос Феликса, Ройбен вдруг почувствовал, что не может говорить. Впрочем, продолжалось это какие-то доли секунды. А затем он услышал, как его собственный голос, показавшийся ему неестественным, негромко пересказывает Феликсу всю эту историю. Он не отрывал взгляда от башен собора, ассоциировавшегося в его памяти с Реймсом, Нуайоном, Нантом.

— Я подумал, что сниму для вас пару номеров здесь, — сказал Ройбен, — и если вы…

— Я сам их забронирую и оплачу, — перебил его Феликс. — И, конечно, мы хотим. Ты не обратил внимания, что подходит Двенадцатая ночь?

[12]

Начинается Масленица, которая будет продолжаться до Великого Поста. И это будет наш праздничный пир.

— Но тайна… как сохранить это в тайне?

— Мой мальчик, нас же десять, — ответил Феликс. — Фил и Лаура никогда еще не пробовали человеческого мяса. Там не останется ни крошки.

Ройбен против воли улыбнулся, улыбнулся, несмотря на боль в сердце, несмотря на то, что на западе перед ним смутно вырисовывались на фоне серого неба темные башни католического собора. Уже смеркалось, и внезапно, совершенно неожиданно, на соборе включили иллюминацию, величественно озарившую весь фасад. Зрелище завораживало: призрак церкви с двумя симметричными башнями и слабо светившимися розетками окон сделался материальным и дивно живым.

— Ты меня слышишь? — спросил Феликс.

— Да, слышу. Знаете, о чем я думаю? Съесть все до кусочка и хорошенько облизать тарелки.

Молчание.

В комнате стало темно. «Нужно включить хоть какую-нибудь лампочку», — подумал он. Но не пошевелился. До него слабо доносились ужасающие звуки — Джим, его брат, плакал.

Дверь спальни была открыта.

Оттуда доносился запах невинности, запах невинности и страданий.

Ройбен беззвучно подошел к двери.

Джим, одетый в теплый белый махровый гостиничный халат, стоял на коленях возле кровати, молитвенно сложив руки; его плечи тряслись от рыданий.

Ройбен так же тихо отступил и вернулся к окну, к умиротворяющему зрелищу празднично освещенного собора.

28

Все планы составили заблаговременно. Оделись в черные спортивные костюмы, положили в карманы закрывающие лица шапочки-«балаклавы». Проскользнуть во дворик викторианского особняка, оставив три машины на боковых улочках, будет проще простого. Маргон заранее напомнил молодежи: «Даже в человеческой ипостаси вы гораздо сильнее любого человека и легко сможете перебираться через заборы и вышибать двери даже без превращения». Кто знает, каким может оказаться отход?