Роман Глушков - Найти и обезглавить! Головы на копьях. Том 2

Отчасти ван Бьер был прав, когда загрузил меня работой. Теперь ни одна сволочь не могла назвать меня бездельником или обузой. Тем паче, что в «Вентуме» я и впрямь неплохо освоил поварское мастерство. Когда монах валялся со сломанной ногой и ему надоедала солдатская похлебка, он научил меня готовить на костре из простых продуктов более вкусные блюда. И это мне даже нравилось – до сей поры я и не подозревал, что во мне сокрыт талант повара.

Нравилось ровно до сегодняшнего дня. А теперь вот разонравилось. Потому что между неторопливой готовкой пищи для себя и готовкой в суете и спешке для толпы отпетых мерзавцев есть гигантская разница. И как бы я ни старался, как бы ни лез вон из кожи, пытаясь им угодить, все равно вместо благодарности мне доставались одни упреки и оплеухи.

Не шпыняли меня лишь трое: полковник Шемниц, курсор Гириус и… нет, не Баррелий – он тоже иногда поругивал меня или подтрунивал надо мной. Третьим человеком, от кого я не слышал насмешек и не получал тумаков был, как ни странно, одержимый ненавистник кригарийца – Ярбор Трескучий.

Казалось, он вообще не замечал меня с высоты своего роста. Когда я подносил ему еду и выпивку, он всегда смотрел куда-то мимо, не удостаивая меня даже мимолетным взглядом. Не иначе, все внимание Ярбора было сосредоточено на Баррелии, которого он сразу же люто невзлюбил. А я был для Трескучего чем-то средним между ошметком навоза и земляным червяком. Тем, кого исполин мог бы раздавить мимоходом и даже не почувствовать этого.

Ойла поступала со мной безобразно и подло, это да. Но сказать, что она при этом работала меньше меня, я не мог. Работала. Тоже каждый день и помногу. Мы пробирались лесными дорогами по вражеским тылам, и на ней лежала ответственность, чтобы мы не сбились в пути. С чем она на поверку отлично справлялась. И когда сиру Ульбаху выпадал случай окинуть с горы местность и свериться с картой, мы неизменно оказывались там, где было нужно.

Само собой, что наутро после того, как мы влились в отряд Шемница, туман стоял такой, что разбредись мы вокруг лагеря, обратно могли бы и не вернуться. Усомнившемуся в словах Ойлы Бурдюку оставалось лишь покачать головой и заметить, что девчонка-то «и в шамом деле не промах». И что если дальше ее слова тоже не будут расходиться с делом, Аррод даже станет ее уважать. Самую малость. Так, чтобы она не зазналась, и ему не пришлось брать хворостину и сбивать с нее спесь.

В общем, так мы и шли. Ван Бьер, дабы не перетруждать больную ногу, почти все время трясся в повозке, то и дело прикладываясь от скуки к бутылке. Его тележка была прицеплена сзади к той же повозке и побрякивала своим содержимым на каждом ухабе. Ойла ехала на лошади в дозоре вместе с приглядывающими за ней братьями-близнецами Гишем и Пеком – шустрыми коротышками, каждый из которых едва доставал макушкой Ярбору до пупка. Причем Ринар не только разведывала дорогу, но еще и успевала настрелять нам на ужин дичи. Которую потом ощипывал, естественно, я. С другой стороны, я был не прочь делать это, сидя в повозке, чем шагать следом за нею. Пускай мои странствия с Баррелием и приучили меня к долгим пешим переходам, удовольствия от них я все равно не испытывал.

Нас подгоняло время, поэтому отряд шел вперед от рассвета до заката, невзирая на ненастье и останавливаясь лишь на ночлег. Зима на севере Промонтории была скупа на солнце. За дождями здесь обычно следовали короткие заморозки, которые сменялись новыми дождями. И когда между ними проскакивали один-два погожих денька, это казалось настоящим праздником. Но Шемница и Бурдюка такое положение дел только радовало. Из-за непогоды грязь не успевала высыхать, и это давало им уверенность, что мы обнаружим нашу цель там, где она и застряла. То есть на полпути между Альермо и вейсарской границей.

За несколько дней Ойла освоилась среди наемников настолько, что, кажется, даже перестала горевать по отцу, а ведь не прошло и недели, как он погиб. Слыша ее звонкий смех, я с трудом верил, что она – та самая девчонка, чьи рыдания недавно разрывали мне сердце. Но никто кроме нее больше здесь так не смеялся. У трех наемниц-островитянок, что также служили у Бурдюка, голоса были грубые, и их смех мало чем отличался от лошадиного ржания.

Я думал, что злюсь на Ойлу из-за ее короткой памяти. Однако в действительности во мне всего лишь играла зависть. Потому что Ринар занималась по-настоящему мужским делом и завоевывала к себе все больше уважения. На меня же, наоборот, взвалили всю женскую работу, грязную, муторную и недостойную. За которую я не получал не то, что уважения – никто мне даже спасибо ни разу не сказал.