Владимир Нагда - Гамак из паутины

Ни водная преграда – в лице бассейна, ни горные склоны – в лице ступенек не стали для него сколько-нибудь достойным препятствием, а мокрые сандалии и ушибленное колено – так это не считается.

Лишь оказавшись под прикрытием стеклянной двери, которая, в знак солидарности грозно проскрипев, преградила дорогу возможным преследователям, Жоржик перевёл дыхание и осмелился оглянуться назад. Посмотрев на сад, на дорожку, где никто так и не появился, он успокоился. Погони не было. Уже хорошо…

В дверном замке оказался ключ. Жоржик быстро его провернул. Подёргав за ручку, он убедился, что снаружи дверь не откроешь. Но для большей безопасности Жоржик ретировался в соседнее помещение.

Большая, тремя окнами в сад, комната не претендовала на современность интерьера.

В ясную погоду, когда небо не затягивалось пеленою облаков, солнце, выбрав подходящий момент, через большие окна с интересом заглядывало в комнату. На первый взгляд окна могли показаться старомодными и не из настоящего времени. Верхние половины рам выделялись затейливо собранными в единое целое кусочками разноцветных стекляшек, что очень походило на ляпы смешливого художника, которому «помахать» кистью – одно удовольствие. Под стать им были и широкие подоконники, сохранявшие под лаком природную структуру дерева и по краю затейливую резьбу.

Проследив за следом резца мастера, корпевшего когда-то над обычным куском дерева, можно, заглядевшись, забыть о времени и месте, где довелось оказаться случайному свидетелю…

Проникая сквозь густо сплетённые кроны деревьев, затем и через оконные стёкла, как из озорства испачкавшись в палитре, солнечные лучи цветными пятнами перепрыгивали друг через друга – то сбиваясь в одно большое расплывчатое пятно, то рассыпаясь, кто куда.

У каждого было своё занятие: одни пересчитывали замки комода, другие просто скользили по его матовой поверхности. Кто-то – из этих же непосед – никак не мог нарадоваться большому дивану, без устали перепрыгивая с одной его стороны на другую. Как бы случайно, что, безусловно, доставляло им превеликое удовольствие, хихикающие лучики успевали расцветить на стене картину Леонардо да Винчи и самое на этом полотне главное – грустную улыбку «Дамы с горностаем». Правда, это была лишь копия, но как того и требуют определённые правила, картина отличалась от оригинала размерами. Заносчиво контрастируя с тёмными тонами холста, обрамлением его горделиво выступал золочёный с чернением багет – неизвестно кем, но довольно искусно выполненный.

Эпоха Ренессанса, где никогда уже не быть, стены средневекового города, дома с окнами-бойницами и скучающая в них темнота комнат, окутанные тайной тех событий – эпохи путешествий, неожиданных открытий, страданий, бегства от двора, который прошлые заслуги забыть успел, пресытившись…

По-разному можно воспринимать время и обстоятельства, в плену которых жизнь неумолимо продолжалась.

Казалось, молодая женщина была чем-то недовольна; казалось, что мир нисколько ей не интересен – и только по этой причине демонстративно отвела она взгляд свой в сторону. Заботливо удерживая от излишней прыти серебристого горностая, Дама воспринимала окружающий мир не более, как в отведённых ей судьбою рамках, которые, навсегда оградив рисованный мир художника от «жестокой» реальности, позволяли довольствоваться лишь малым – созерцать и быть судьбе покорной.

А была она в том возрасте, когда весенний аромат цветущих деревьев и брачное щебетание пернатых призывно щекотали не застывшие ещё чувства и бессовестно тормошили кладовые тайных устремлений. Именно весной у женщин – ну, как-то вдруг, совсем нежданно и без всякого на то, казалось бы, повода – наступал период воздыханий, мечтаний и стенаний. Сердца, ранимые, развернув амурные крылышки, томно и загадочно порхали над зелёными лужайками, средь дубрав тенистых и в прохладе берегов реки пологих; а там и разноцветные букашки – всё ползают, куда ни зря, с травы росу отряхивая наземь. Все чем-то заняты.

Что делать в скуке и тоске, когда мужья – чья молодость в делах, заботах повседневных пролетела – забыв о почтенном возрасте и предательски подгибающихся коленях, добросовестно трудились над упрочением семейного благосостояния, надёжно спрятав подозрений семя в глубинах «исстрадавшейся души».

Как тяжелы они, тягучи, часы отсутствия, вдали.

Но вот напасть-то, какая: при встрече с каким-нибудь нахальным повесой – невыносимо юным и до неприличия прытким! – такой вот достопочтенный муж тотчас забывал о врождённом благородстве и вере в чью-либо добродетель. Добропорядочный синьор тут же заполнялся чувством подозрительности и к стыду, осознавая бессмысленность действий своих, проникался неодолимым желанием, бросив все дела, вернуться к семейному очагу. Просто так желал он вернуться – на всякий случай… и немедленно.