Сергей Коростелев - Этажи

Отца же больше беспокоил другой белый божок – в другой части квартиры. Кажется, до сих пор перед глазами у меня стоит картинка: в туалете (тогда они с ванной были у нас раздельными) зажжен свет, дверь открыта, и отец тщательно и обеспокоенно проверяет, насколько хорошо смывает унитаз. И – добросовестно ли установили его рабочие? Зная, что устройство это имеет первостепенную важность для семейного быта, отец справедливо уделял ему повышенное внимание. А рядом, в длинном коридоре плашмились доски шкафов, в разобранном виде – такие жалкие, искалеченные (хотя и гладкие) куски дерева… Словом, мы усиленно прилаживали себя и весь наш скарб к новой емкости, в которую собирались «залиться».

Родительская, детская (то есть моя), зал… А еще кухня, ванная, туалет, коридор, кладовка, балкон. Сколько комнат! Какое изобилие! Правда, меня поправили, что всё, что в последнем ряду, комнатами не считается, и я тогда уяснил для себя, что комната – это то место, где можно спать.

Балкон тоже подошел бы под это определение, если бы мы сумели его обустроить. На лето туда можно было бы выставлять кресла, чтобы дремать в них знойный полдень. Иногда я балдел там с книжонкой на раскладушке (почти как на лоне природы – в гамаке на даче), но не более того. Ремонта балкон так и не дождался.

Родители, разумеется, ничего не замечали, ну а я, когда чуть подрос, почувствовал сакральность этого места: будучи частью нашего дома, балкон героически вдавался во внешний мир. Вознесенному на четарнадцатиэтажную высоту, ему предначертано стать пристанищем жрецов и астрономов, способных ночи напролет вглядываться вверх и вниз, в дали космоса и удобренную густым мраком бездну Лога. Расстояние в обе стороны представлялось мне одинаково огромным, и если бы я сбросил с балкона железную наковальню, она, наверное, летела бы не меньше девяти суток.

Обсерватория! Площадка, достойная великих дум стойких, неколебимых философов и нервных, склонных к самоистязанию поэтов! Во что ее превратили мы со временем? – В склад, где хранилось барахло, лишенное права на «проживание» в основной части квартиры, вроде ведра с раствором цемента или коробок с никому не нужной плиткой, которую, однако, жалко было выбросить и не куда вывезти (за неимением дачи).

Не улавливая никаких импульсов, одуматься родители не желали. Даже после того, как, куря на балконе, отец стал свидетелем какого-то странного атмосферного явления. Помню, он позвал меня и мы вместе наблюдали нечто мимолетное, ускользающее… я, впрочем, прибежал с опозданием и потому успел разглядеть самую малость. Даже не знаю, что. То, что мы видели-не видели, отец не постеснялся охарактеризовать как неопознанный летающий объект – определение из лексикона шарлатанов-уфологов, зато сразу понятно, о чем мы подумали. Если я всегда грешил извилистостью мысли, то отец умел делать емкие выводы. Для него тот вечер отметился увлекательным эпизодом – и только. Нужно было работать, кормить семью – времени размышлять о необъяснимом у него не было. Да и вообще – отец, как говорится, не большой любитель метафизических прений.

Признаюсь, в этом в общем-то неприглядном «вещепотоке» стал косвенно участвовать и я сам. Что поделать, если у меня появлялось всё больше личного – одежды, игрушек и многого другого, что имело отношение в основном ко мне или только ко мне. По мере устаревания и снижения значимости этих вещей мама ссылала их на балкон. Кроме того, я ведь обретал себя как писатель. Всё чаще воспаряя в прекрасный и далекий мир идей, на мир вещей я отбрасывал всё более широкую тень в виде множества блокнотиков, тетрадей, гроссбухов, безжалостно испещренных моим неудобоваримым почерком. Все эти листы бумаги несут печать моих бесценных размышлений: отрывки из будущих романов, наброски, изречения, дневниковые записи, стихи – одни вроде бы не лишенные таланта, другие – совершенно беспомощные. Часть этого добра, аккуратно упаковав в полиэтилен, а затем положив в коробки из-под обуви, мама также отправила на балкон. Так же поступила она и с подшивкой футбольных газет, которую я наотрез отказывался выбрасывать и из-за которой я грозился устроить грандиозный скандал, если мама всё же сделает это против моей воли. Так балкон стал не только складом, но еще и – отчасти – архивом.

Осенью и зимой балкон брал на себя функции дополнительного холодильника. Летом отец затаскивал туда мешок картошки и что-то еще из съестных припасов. Когда шли дожди, крыша с завидным постоянством заводила благостную пульсирующую мелодию. Это так приятно: пребывать в сухости и комфорте и наслаждаться переменою погоды за окном. В такие часы во мне рождались трепетные чувства – мечты о творческих свершениях. Восторженный, однажды я поделился с мамой своими планами: мол, книга, которую я тогда с упоением читал (честно: я уже и не помню, что это было), будет стимулировать меня на создание собственных произведений. Мне казалось, что такой нехитрой подпитки будет вполне достаточно – топливо сделает свое дело, и отлаженный творческий механизм заработает во мне бесперебойно… Сколько лет пролетело! А я так до сих пор и не разразился ни одним стоящим произведением. Грустно, что было столько, смею думать, недурных замыслов, которые остались невоплощенными – по крайней мере, пока. И удивительно, что именно сейчас, когда я пишу эти строки, я, кажется, как никогда близок к цели: повесть, над которой я сейчас работаю, обещает стать тем произведением, за которое мне не будет стыдно.