Юля Ламичева - Похититель тел

– Ты плохо себя чувствуешь, Наташенька? – приставала тётя Света. – Винегрет вроде неплох, специально к твоему приезду готовила, ты же у нас любительница.

Мора корчила ужасающие рожи. Без мультяшной раскраски да с нормальными волосами она была бы копией матери, разве что лет на тридцать посвежей. Тёма замычал, пытаясь донести до тёти Светы, что с ним полный порядок. Тётю Свету мычание не убедило.

– Дочка, ты случайно не наелась на вокзале пирожков? Мы много раз обсуждали, насколько это опасно.

– Кончай цирк! – рявкнула Мора. – Хватит мне маму пугать.

Винегрет требовал определиться – да или нет? Борясь с собой и с винегретом, Тёма мотнул головой, раздув щёки, точно младенец на стульчике. Младенец расхохотался. Улучив момент, Маша протолкнула в чадо творог, то зашлось гневным рёвом, подавилось и извергло еду на себя, на стульчик и отчасти в тарелку среднего брата. Тёма с облегчением последовал примеру младенца. Старший пацанёнок, с конкретно так подбитым глазом, визгливо заржал, младший надел тарелку на голову младенца, захлебнувшегося слезами, винегретом и котлетными крошками. На люстре корчилась от хохота Мора.

– Ах, несчастье, – на тёти-Светиных руках надрывающийся спиногрыз уехал в сторону ванны. – Наташа, завари себе на кухне ромашки! – донеслось из темноты коридора.

– Вон из-за стола!

Машин голос взмыл к потолку, волной ледяной ярости сшибив Мору. Пацаны испарились с безмолвием и молниеносностью духов. Освободившийся от винегрета Тёма подумал, что гнев Маше определённо к лицу, даже румянец появился. Залюбовавшись, он не сразу сообразил, что слова «Ты чего расселась, стерва? Да на фига ты вообще припёрлась?» относятся к нему. А сообразив, впал в прострацию, как делал всегда, когда на него кричали женщины (защитная реакция, с мамой работало).

– Сюда, придурок! – манила Мора у выхода из столовой, но на пути стояла великолепная Маша. Оставалась дверь на улицу, о которой Тёма в панике забыл. Не явись спасение самостоятельно, Тёма серьёзно рисковал схлопотать по физиономии одним из недоеденных ужинов, а то и всеми сразу.

– Уже воюете, девчонки? – добродушно поинтересовалось спасение. – Что-то быстро.

В конторе, где Тёма работал, такие парни водились в пределах сисадминской. Тёма с удовольствием пропустил бы со спасителем пивка, но ограничился благодарным кивком из-за Машиной (источавшей ненависть) спины.

Полчаса спустя имел место быть идеальный семейный ужин. Отмытый и даже оказавшийся девочкой младенец кушал картофельное пюре – ангельский ребёнок с рекламы детского питания. Братья уминали жареную картошку, исподтишка пинаясь под столом. Винегрет был выкинут в помойку (от греха), так что Тёма тоже получил доступ к картошке. При виде его аппетита тревога покинула округлое тёти Светино чело. Маша притихла, хотя Тёма продолжал ощущать с её стороны некую вибрацию, вроде тиканья бомбы в коробке из-под торта.

Между пирогом с капустой и пирогом с яблоком Тёма вздохнул о прелестях брака. Со своим отцом он знаком не был, но семьи друзей с детства наводили его на мысль, что полная семья – вовсе не то, что из неё раздувают. Тем не менее и вопреки пережитым волнениям, Тёме понравилось ужинать с большим семейством в просторной столовой с толстенными стенами из выглядывавших из-под штукатурки грубо обтёсанных камней. С массивной, антикварной на вид, но по-современному удобной, сделанной на заказ мебелью. С вязаными занавесками на окнах и такими же салфеточками на спинке дивана и кресел. С цветастыми подушечками на сиденьях стульев. С действительно старинной лампой над столом – тонкой росписи белые цветы по дымно-молочному стеклу. Вряд ли изысканно-деревенская обстановка была делом рук тёти Светы, разве что салфеточки.

Морин папа присутствовал всюду – в картинах на стенах, посуде, привезённой со всех частей давно прошедшего Советского Союза, а также ещё более давно прошедшей Империи. Кресло главы семьи, резное, деревянное, стояло во главе стола незанятым, и тёмно-синий плед был переброшен через подлокотник спущенным флагом. Выражение «тень покойного» напрашивалось при взгляде на это кресло, поэтому домочадцы привычно избегали глядеть в ту сторону.

Тётя Света сидела по правую руку от кресла, Маша по левую, мальчишки рядом с матерью в качестве пажей. Не зная, где полагалось сидеть Море, Тёма выбрал противоположный край по-рыцарски длинного стола, ближе к Вадиму.

Невысокий, худощавый, но жилистый и крепкий Вадим был медлителен, говорил мало и так долго собирался с мыслями, что окружающие то и дело его перебивали, заканчивая грозившую затянуться мысль. Только у тёти Светы хватало терпения дождаться естественного завершения мыслительного процесса зятя. Однако сидящие за столом обращались к Вадиму наперебой, не столько в ожидании ответа, сколько стараясь вызвать улыбку, от которой даже Машин взгляд теплел, впрочем, сразу же вновь наливаясь водяной чернотой. Малышка перекочевала с бабушкиных коленей на папины, где блаженно замерла, в то время как пальцы Вадима рассеянно перебирали её кудряшки. Сходство детей с отцом бросилось в глаза даже мало интересовавшемуся генетическими подробностями Тёме: на фоне остроносого, сероглазого и белобрысого семейства чёрная красота Маши выглядела хищной птицей в клетке с канарейками.