Нина Воронель - По эту сторону зла (Былое и дамы-2)

– Во всей книге нет ни одной даты, можете себе представить? Вся жизнь расплывается в тумане, – первым делом сообщила она Гарри, как только устроилась рядом с ним на мягком сиденье фиакра.

– Стоп, стоп! – остановил ее Гарри. – Начнем сначала. О какой книге идет речь?

– Вот! – Элизабет выдернула книгу Лу из сумочки. – Счастье, что она не назвала ее «Моя жизнь с Фридрихом Ницше», а то ведь от книги создается впечатление, что они прожили вместе долго и счастливо! А все их знакомство длилось меньше восьми месяцев.

– Вы знаете это с такой точностью?

– Я знаю это с точностью до минут! Эта негодяйка оставила черное пятно в моем сердце, и я прочувствовала его до последнего миллиметра!

Гарри перевернул книгу и посмотрел на обложку:

– Ах, Лу Андреас фон Саломе! Теперь все понятно.

– Ничего тебе не понятно! – вспыхнула Элизабет, в возбуждении переходя на «ты». – Они общались всего восемь месяцев, из которых шесть с половиной они провели втроем с этим грязным евреем Паулем Рее. И она смеет утверждать, что она единственная женщина, проникшая в тайну души моего Фрицци! Это я, я знала его со дня рождения, я держала его за руку, когда он ходил в старую церковь играть на органе, мне он рассказывал про свои успехи, меня он посылал учиться в школу и в университет. Он плакал у меня на плече и подсказывал, какие книги читать, со мной он делился своими сомнениями и огорчениями, со мной, а не с ней. При чем тут она?

– Знаешь, она как-то приходила ко мне в редакцию, хотела, чтобы я напечатал ее беседы с Фридрихом, и я ее выставил за дверь. Она от злости чуть не выцарапала мне глаза – у нее наглости через край!

– И вправду выставил за дверь? Ее, Лу Андреас фон Саломе? – восторженно взвизгнула Элизабет. – Да как ты посмел? Под ее наглым взглядом двери открываются сами.

– Некоторые открываются, а мои закрываются. Кстати, про евреев ты лучше попридержи язык, ради дверей, которые то открываются, то закрываются.

– А тебе-то что? – пугаясь, осторожно спросила Элизабет.

– В нашей семье за семью замками хранится легенда, будто мой прадед, основатель банка в Гамбурге, был из евреев. Я даже нашел на чердаке гамбургского дома портрет бородатого еврея в ермолке. После того как я попытался выяснить, кто это, портрет исчез.

– Не может быть! Ты же граф!

– Тут разгадка простая, ее знает весь мир, кроме тебя, – дворянство и титул отцу пожаловал император, влюбленный в мою красавицу мать.

– Да-да, мне кто-то говорил, но я не поверила. Так это правда? Раз так, может, ты императорский сын? – замирая от предвкушения пролепетала Элизабет. Она боготворила Гогенцоллернов.

– Увы, не может. Отец представил маму ко двору, когда стал директором императорского банка, а это случилось, когда мне было два года.

– Жаль! – вздохнула Элизабет, но быстро смирилась – графа Гарри она боготворила больше, чем всех императоров вместе взятых. Она грустила недолго и быстро переключилась на книгу Лу.

– Понимаешь, она провела наедине с Фрицци всего-то две недели в Таутенбурге. То есть она воображала, что наедине, потому что меня она за человека не считала. А я всегда была рядом, в соседней комнате, и хотя меня в их заумные беседы не впускали, я все слышала и запоминала, все до последнего слова. Это длилось всего две недели, и больше они никогда не оставались наедине. А со мной он провел всю жизнь!

– Ты это уже говорила. Переходи к делу – о чем ее книга?

– Я уже говорила, что эта самозванка анализирует философию Фрицци на основании ее интимного знания его характера.

– Например?

– Например, по ее мнению, он больше всего любил страдание. Когда он не страдал, он страдал от того, что не страдает, а когда страдал, то тогда воистину страдал. То есть он страдал всегда.

– Что-то слишком туманно.

– Так она всегда пишет – туманно. Я для интереса пыталась ее читать – невозможно добраться до смысла.

– Ну, а что еще, кроме страдания?

– Есть еще о страдании. Она пишет, что он заболевал от своих мыслей и от них же выздоравливал. Его пересмотр моральных ценностей есть по сути поиск новой религии. Убив старого Бога, он начал искать нового.

– Но разве она не сделала то же самое?

– Она утверждает, что в Таутенбурге ей казалось, будто она с ним согласна, но потом она передумала. Ее отказ от Бога в детстве подстегнул в ней творческую мысль, а его отказ сделал весь мир пустым. И ему осталось только искать, чем заполнить эту пустоту.

– Самомнения ей не занимать!