Алекс Дроздов - Властелин сознания

Я никак не мог понять, сколько ему лет. Приблизительный диапазон был таков: от сорока до восьмидесяти. На мои вопросы относительно возраста он не отвечал, только улыбался. И я отстал. Да и не в этом было дело.

Летом мы отправлялись в лес на несколько дней, а то и на пару недель. Мы беседовали, собирали грибы и травы – дед был в них большой спец. Это был заповедник, его территория была довольно обширна, и казалось, мы исходили его вдоль и поперёк. Зимой, долгими вечерами, сидя у очага, продолжались те же разговоры. По мере такого течения времени постепенно у меня складывалось представление о нём, первоначально ошибочное. При первой встрече я был уверен, что судьба свела меня с малограмотным отшельником, эдаким «лесовиком».

Савелий часто отлучался сам, строго настрого запретив мне ходить в деревню самому. Да и честно говоря, меня не тянуло, хотя по логике я должен бы нуждаться в общении. Летом он ходил пешком, набив рюкзак «гербарием» – врачевание в окрестных деревнях приносило ему кое-какой доход. Зимой – на лыжах. Возвращался Савелий с продуктами, самыми необходимыми: соль, спички, хлеб и прочее. Мясо он тоже доставлял из деревни – ружья у нас не было. Это была загадка – где и как оно хранилось? Ведь вся готовка была на нём, и Савелий не допускал меня до «святого». Загадка разрешилась, когда я впервые побывал в погребе. Это было настоящее чудо инженерии.

Погреб был «двухэтажный». Нижний этаж представлял собой ледник с весьма искусно устроенной системой водостоков и вентиляции. Даже в самое жаркое время крышка ледника была подёрнута инеем. На мои расспросы дед туманно объяснял что-то о многослойном покрытии грунта и о досках, из которых была сделана дверь в погреб.

В общем, в этом самом погребе всегда было холодно. Но моё воображение в первый раз поразило ещё и другое. На полках стояли банки и бочонки с соленьями, вареньями и приправами, с диким мёдом, грибами. В отдельном месте – капуста, морковь, лук, чеснок. Под потолком, вперемешку с пучками травы, назначенной защищать от гнили, висели кольца колбас и вяленая рыба. И всё это не портилось и хранилось почти всё лето.

Стоя в этом царстве припасов и пуская слюну, я ощущал довольно приличный холодный сквозняк.

Что касается дикого мёда, то дед добывал его самолично. Как он это делал – мне известно не было. Однажды я застал его за необычным занятием, отчасти проливающим на это свет.

Я вернулся из своего обычного похода за водой. Недавно прошёл дождь, и обувь, намокшая от росы, требовала просушки. Я разулся и поставил сандалии на крыльцо. Савелия не было видно во дворе, но я знал, что он недалеко. Обогнув дом, я нашёл его у края леса.

Он сидел на корточках возле небольшой разрытой ямки, что-то доставая оттуда. Я подошёл ближе.

Он сосредоточенно доставал из ямки шмелей – руками! И пересаживал их в норку, вероятно устроенную им же, искусственно.

Я хмыкнул. Он не обратил на меня ни малейшего внимания, продолжая доставать маленьких «шмелят». Они вырывались, но он настойчиво совал их в «новый дом».

– Здесь их заливает. Я повыше им сделал нору-то. Вот. Здесь сухо будет им.

Шмели, видимо, уже привыкли к такому обхождению с его стороны, и принимали новый дом хорошо. Некоторые уже сами залетали внутрь.

Так он обходился со всем остальным миром живых существ, обитающих в лесу. Змеи, мыши, совы и ежи, зайцы словно и не замечали его вовсе: сновали под ногами, птицы садились на голову и плечи. Каждый день мы обедали с ним во дворе, летом вынося струганный стол на траву. И каждый день прилетала сорока. Она садилась прямо на стол, выпрашивая кусочек. И дед кормил её. И только когда она норовила залезть в его тарелку, дед Савелий осаживал её негрубым словом.

Так я прожил зиму, лето и следующую зиму. За это время никто из посторонних не появлялся у нашей избушки, хотя до деревни (по моему мнению) было около трёх километров. Зиму мы пережили в достатке, «затарив» осенью погреб запасами доверху.

Наступила весна. Весной Савелий брился, обрастая за лето бородой, как раз к холодам. Зеркал в доме не было, и он брился, глядя в бочку с водой. Мне же было разрешено иметь маленькое зеркальце для этих целей.

Так вот, дед брился, напевая бессмысленную песенку:

– Огнём приро-о-ода обновляется вся-а-а!

Я подошёл к нему.

– Савелий, что это за песня?

Он настоял, чтобы я называл его именно так – Савелий. И добавил: «А ещё лучше – Сава. Краткость – сестра таланта. И ума, да»

Но я остановился на Савелии, не желая называть его этой полутюремной кликухой – он внушал мне какое-то необъяснимое уважение. Просто своим присутствием, даже когда молчал. От него исходила совершенная чистота и какая-то завершённость, что ли. В нём не было ничего лишнего. Нет, я не об одежде говорю.