Вячеслав Агапов - Трещины

До меня донёсся ни с чем не сравнимый запах горелой плоти. Это самый отвратительный, самый тошнотворный аромат, который вы только можете унюхать – к горлу подкатил ком, желудок вздрогнул и пугающе заворчал. В густом, чёрном, как сама ночь, дыму неистово верещал горящий человек, отчаянно борющийся за свою жизнь. Сколько же воли, сколько желания порой скрывается в таких мелочных, гадких душонках…

Я стоял и боролся с рвотными позывами, наблюдал, как эта скотина умирает, пожалуй, самой мучительной смертью, какую только можно представить. И, страшно помыслить, я был чертовски горд собой. Этакий народный мститель, поборник, мать её, справедливости…

Крики затихли. Потерял сознания от шока или же наглотался угарного газа, да и отдал концы? Какая тебе разница – дело сделано, ничего не…

С оглушительным звоном лопнули стёкла автомобиля. Что-то чёрное, гуще, чем дым от горящей покрышки, рванулось прочь, разбилось на несколько потоков, понеслось в разные стороны по улице, опрокидывая урны и взметая мусор. Заголосили сигнализации у десятка автомобилей, припаркованных неподалёку, воздух странным образом сгустился, наполнился жутким шёпотом, кряхтением и пугающим смехом. Этот дым разрастался, словно вбирая в себя все краски и звуки окрестностей, потоки его носились туда-сюда, обламывая ветви деревьев, разбивая стёкла и витрины. Заискрила линия электропередач, фонари взрывались, точно воздушные шары. Начала подрагивать земля, асфальт враз покрылся сетью глубоких трещин.

Всё это светопреставление заняло едва ли несколько секунд, а затем чёрный дым растворился в воздухе и, точно по мановению волшебной палочки, воцарилась гнетущая тишина. Казалось, произошло что-то непоправимое, ужасное, чего нельзя было допустить никакой ценой… И виноват во всём был один я.

В каком-то потерянном, полусознательном состоянии я отвернулся от этого ужасающего зрелища и зашагал прочь, всё быстрей и быстрей, точно стараясь убежать от страшных последствий моего поступка. Хотелось мчаться с такой скоростью, чтобы оставить далеко позади даже память об этом. Грудь точно сдавили мощные, обжигающе холодные тиски, и я ловил воздух судорожными глотками, как задержавшийся на глубине ныряльщик с пустыми баллонами в акваланге. Я даже не пытался найти подходящую тень, просто шёл куда-то в опустившуюся тьму, шаг за шагом удаляясь от малейших сполохов пламени, людских криков и того страшного, шепчущего, разливающегося по земле…

Мне было плохо. Плохо в самом противном, гадком и незавидном смысле этого слова. Я не мог совладать с руками, найти им место, унять лихорадочную дрожь. И всё хотелось вытереться, стряхнуть и очистить себя от чего-то мерзкого, неприятного, словно меня окунули во что-то грязное, зловонное, отвратительное, а оно прилипло к коже и медленно разъедает её, как вонючая и коптящая ядовитым дымом, лезущим в нос и глаза, кислота… Хоть падай на землю и катайся, яростно трись о каменную мостовую, тщетно пытаясь отчиститься от этой пакости, стёсывая кожу и плоть, в ярких болевых сполохах чувствуя, что ты всё-таки жив, и всё это наяву.

В голове стояла какая-то совершеннейшая сумятица, мысли путались, беспорядочно переползая с места на место. Не какие-то «Что же теперь делать» и «Как всё исправить»? Когда жизнь ставит тебя к стенке и лязгает проржавленным затвором, на ум лезут совершенно неподходящие, лишние в такой ситуации раздумья, вроде «выключил ли я утюг» и «а что будет, если положить в микроволновку мыло» или «как мне было хорошо с человеком, и до чего глупо я всё это просрал». А то и вовсе, мусолишь тот момент, когда ты был по-настоящему счастлив и терзаешь себя мечтой снова вернуться в то место и то время

До офиса я добирался на автопилоте, бездумно, не отдавая себе отчёт, при этом чуть не ввязался в драку с компанией подвыпивших подростков, расшумевшихся в полупустом автобусе. Помню, пару раз «стрельнул» сигарету у случайных прохожих – и все неизменно оказывались некурящими/бросившими/«самим бы у кого стрельнуть». Переходя дорогу, я и вовсе чуть не попал под машину – водитель чуть не надорвал клаксон, но я, занятый своими мыслями, как-то не обратил внимания.

Вот и наш региональный офис – памятник конструктивизма тридцатых годов, громадное здание причудливой формы о двадцати пяти этажах, сплошь усеянное балкончиками и сплит-системами, обозначенное выцветшими и сильно пострадавшими от времени буквами, составляющими непонятные слова ГАУ «ЦКОТМ». Язык сломаешь, пока научишься выговаривать это «Государственное автономное учреждение «Центр Контроля за Осуществлением Танатологических Мероприятий».