Дарина Смолинская - Дорога огня. Том I. По ту сторону

Малейшее движение зрачка ловит плотные силуэты. Позвоночник продирает холодом, волоски на шее поднимаются дыбом. Впиваюсь ногтями в толстый шрам на левой ладони: успокойся. Выход рядом, успеешь. Они не пойдут следом – не посмеют покинуть свой вязкий мир полутонов.

Не решатся. Еще ни разу не…

– Страшно, – отвечает, скривившись. Сейчас снова заплачет. У меня нет времени. Задерживаю дыхание, потихоньку выталкивая воздух сквозь стиснутые зубы. Почти не слышу сквозь грохот пульса, как говорю:

– Мне тоже страшно. Я боюсь темноты, – страх гниет внутри, наполняя тело слабостью. – Я пойду на улицу. Если тебе нужна помощь – идем.

Позволяю рукоятке ножа выскользнуть из потных пальцев и стукнуться о дно сумки.

Она быстро кивает и подскакивает – высокий хвост вспыхивает под звездчатыми лучами. Хватает за запястье и тянет наружу.

Мы останавливаемся посередине дороги, где тени собираются в лужицы под ногами и мертво повторяют движения. Девочка дергает руку, морщится: только замечаю, что с силой сжимаю влажную кисть.

– Извини, – отпускаю и глажу ее русую макушку. Шмыгает:

– Ничего. Я тоже боюсь темноты.

– Тогда чего ты там сидела? – охватывает себя за плечи и бросает взгляд на черные ворота. Горестно вскрикивает – я едва не подпрыгиваю:

– Рюкзак! – господи!

– Я принесу его… но… дай мне прийти в себя, – туда-назад, они не успеют.

– Спасибо, – опять цепляется за мои пальцы, заглядывает в глаза. На бледных щеках – грязные разводы.

– Что ты здесь делаешь? Ты одна? – напряжение тает под жарким летним солнцем. Потихоньку расслабляю плечи, когда она говорит:

– Я прячусь. Меня ищет чудовище, – дергаюсь, оглядываюсь на арку. Девочка частит, будто плотину прорвало:

– Оно ведь не покажется, если я буду тут? В смысле, чудища… призраки же только в страшных местах ходят, да? Обязательно надо, чтобы было темно? Я читала в интернете, что надо, вот и ждала в темноте, но его так долго нет, а мне очень-очень страшно! Очень! Я не могу больше!

– Не понимаю, – хмурюсь. – От чудовищ, наоборот, убегать надо. Нет?

– Надо, – трет лицо. – Но я не буду. Мое – другое. Я точно знаю, оно не обидит! Мне бабуля рассказывала, и папа… ну, папа не рассказывал, а только ругался, когда я спрашивала… но я нашла его рисунки: бабуля все сохранила. Везде – оно! Белое, вроде привидения! Придет сегодня, и я хочу его встретить! – ее голос вибрирует. Опускаюсь на корточки. Надо спросить, что за странная игра. Она не может быть как я: тени бы давно ожили. Минута моего присутствия – и в черноте за воротами теперь отчетливо кто-то есть.

Отворачиваюсь и спрашиваю другое:

– Почему сегодня?

– Сегодня мой День рождения. Оно всегда приходило в седьмой День рождения, – девочка оправляет красное платье. Нарядное. По подолу и широким карманам вышиты крупные маки, черные с белыми серединками. На тонком запястье звякает серебряный браслет: переплетение цепочек и звездочек. Блестящий, совсем новый.

– Красиво, – касаюсь хрупкой металлической вязи и улыбаюсь. – С Днем рождения.

– Спасибо! – на секунду она сияет почище украшения, но быстро серьезнеет:

– Подожди со мной, пожалуйста. Уже, наверное, совсем скоро. Вдвоем не так страшно.

Пожимаю плечами:

– Если будем на солнце, – накатившая усталость ломит кости. Сажусь на горячий асфальт и вытягиваю ноги, выгибаюсь до хруста в пояснице. Вот бы лечь сейчас на спину и заснуть. Прямо тут, под тяжелым светом. Здесь можно, здесь им до меня не добраться.

– Вдруг оно постесняется… – тянет с сомнением, но тоже садится на пол. Странно мы смотримся, наверное.

Странно – что она не боится меня. Почти все боятся: тени отпугивают. Впрочем, бывают и исключения.

– Чудовища не стесняются, – отвечаю, закрывая глаза. Горячий ветер оглаживает щеки, путается в волосах. Я сутками прячусь под солнцем от своих преследователей, и отросшие ниже ключиц пряди выгорели и отливают рыжим. Зимой потухнут до каштанового. Говорю:

– Расскажи по порядку. Должна же я понимать, что мы тут делаем, – хотя лично я отдыхаю. Ночью предстоит охота.

Она долго молчит. Я почти задремала, убаюканная переливчатым мерцанием на изнанке век, когда девочка зашептала:

– Оно приходило к бабуле и папе. И к прадедушке, а до него к пра-пра-пра… нет, пра-пра-дедушке… а потом не помню. Когда исполняется семь, как мне сегодня, – в интонациях сквозит гордость, – и протягивает руку, вроде хочет, чтобы ты с ним пошла. Но бабуля не ходила, и ее папа тоже. И мой не пошел, наверное. А я пойду! Бабуля закрыла меня в комнате, но я вылезла через окно. Мы живем на первом этаже, там совсем невысоко.