Александра Васильева - Глазами маски

– Пришли.

Уже подходя к дому, он заметил одиноко стоящего посреди улицы человека. Волосы его были убраны под шляпу, а на лице сверкали солнечные очки. Человек смотрел в небо, в котором громко каркали птицы.

– Забавно, – произнес Хэпи.

– Да. – Руфус настороженно вгляделся в одинокую фигуру.

Квентин предположил глубокомысленно:

– Солнечные очки… может, у него глаза заплаканы… Азраил только нахмурился и свернул во двор. Квентин последовал за ним.

– Что, Руфус, ты к спиртному как относишься? – спросил Хэпи.

– Что? – тот, казалось, не понял предмета обсуждения.

– Ты пьешь?

– Ну да, – кивнул Руфус. Они поравнялись с другой половиной компании. Квентин, слышавший разговор Руфуса и Хэпи, обратился к последнему:

– А ты ведь, Хэпи, не пьешь, чего же ты за нами увязался?

– Люблю слушать пьяные исповеди. Может, и Азраил наконец расколется. И мы узнаем причину его странного поведения. Ты не переживай, я вам подыграю, – добавил он тихо.

Все четверо вошли в дом. Человек в солнечных очках проводил их внимательным взглядом.

Поднявшийся ветер сорвал шляпу с его головы – на плечи рассыпались рыжие волосы. У ног Эля ходили черные голуби.

* * *

На улице стало слишком темно, фонари едва справлялись с очерчиванием фигур встречных прохожих и предупредительным вырыванием из мрака фасадов домов, не подсвеченных рекламных столбов, припаркованного транспорта. Наконец – знакомый поворот. Илвис торопливо свернул к дому. Открыв дверь и пропустив вперед Джексона, он вошел в квартиру. Оба молчали. Илвис закрыл дверь и прислонился к стене. В доме носился запах непросохшей глины.

– Что? – улыбнулся Илвис, обращаясь к собаке. – Даже не лается? – Пес, не поняв, жалостно заскулил и побежал в большую комнату.

– Погоди. – Илвис с невероятным усилием отодвинулся от стены и пошел вслед за ним, на ходу снимая с себя верхнюю одежду и включая во всех комнатах свет.

– Устали… Все мы устали… – бормотал он вполголоса.

Поздняя прогулка не помогла – Илвису не захотелось спать. Все его существо вдруг наполнило неопределенное, цельное, не распавшееся на конкретные образы чувство. Мысленно задыхаясь, он решил подчиниться ему. Илвис знал это ощущение предчувствия. Он закрыл глаза и полностью отдался восприятию его пьянящего аромата.

В глубине дальней комнаты стояла скульптура девушки. Умиротворенное лицо без особых выразительных черт обрамляли тонкие локоны, спускаясь на шею и плечи. Всю ее хрупкую фигуру скрывало тонкое покрывало. Илвис мастерски умел передавать детали, и в том, что покрывало было тонким, полупрозрачным, можно было убедиться по многочисленным изгибам, складкам, заломам, свободно раскиданным по всей скульптуре. Ноги девушки обвивали замысловатые цветы. Мелкие капельки росы были ювелирно рассыпаны по их заостренным лепесткам.

* * *

– Я встретил ее весной. Увидел и влюбился. Не знаю, как это происходит: мне потом казалось, что я уже был влюблен, как только услышал стук в дверь, как только пошел открывать. Влюблен вселенски: и в эту постучавшую дверь, за которой стояла она, даже – в звук собственных шагов. Почему я так хорошо запомнил те минуты? – Азраил глотнул из бокала. – Отец мне ничего не говорил о ней вплоть до ее появления. А я-то был уже влюблен! – прокричал Азраил неестественным срывающимся голосом.

Хэпи положил руку ему на плечо, но Азраил сбросил ее. Сделав над собой усилие, он успокоился и продолжал тише:

– Отец сказал: «Открой дверь, это Заретта». – «Заретта?» – переспросил я, находясь в состоянии счастья, ни о чем не подозревая, не поставленный в известность, не отягощенный знанием и обязательством его принимать. Светлое, чистое чувство. Получается, за него я был обязан этой самой неизвестности. «Заретта!» – бормотал я, влюбляясь в эти звуки, в это первый раз услышанное имя. А оно словно бы цеплялось своим колющим звуком за звук моего имени. Я любил это имя, я шел к двери, за которой была его обладательница. Открыв дверь, я даже ничему не удивился – за ней стояла она, моя любовь, я отчего-то знал, что она должна выглядеть именно так. – Азраил помолчал. – И вот отец сказал, оказавшись вдруг за моей спиной, я, разумеется, не слышал, как он подошел: «Познакомься, Азраил, это – твоя сестра». – Азраил опять глотнул из бокала. – Мне показалось, что я больше не существую. Все остановилось. «Как?» – подняв по-детски удивленный взгляд, только и мог выдохнуть я. – Азраил горько усмехнулся. – И что же вы думаете, моя любовь, так внезапно родившаяся, прожившая несколько шагов, дойдя до двери, умерла, услышав это? Нет, черт возьми! Она осталась. Была она святой, чистой, высокой, ну сколько там еще у классиков эпитетов найдется для моей любви! Была она такой только эти несчастные мгновения. Мгновения шагов до двери, игр с именами, взглядов. Я стоял неподвижно, словно бы в меня вонзили кинжал. Острый, всаженный по рукоять в меня, еще счастливого, влюбленного, еще на вдохе сладостных чувств, разрывал он плоть грубо, некрасиво, жестоко. Выдох был уже в другой жизни. Я долго не мог пошевелиться и только смотрел перед собой. Почему? Так бывает, тут вопрос не эстетики, а грубой науки: вес, сила удара, давление крови, с чем-то не рассчитали, и я только поэтому не упал, а замер. Вот я, не упавший, и живу теперь с тем кинжалом, он врос в меня, так и не убив. – Бледный, Азраил попытался улыбнуться. Улыбнулся. – Да еще в театре играю, когда сам со своей ролью заботливого брата не справляюсь. – Он замолчал. Долго на этот раз длилось молчание. Но вот Азраил поднял глаза, посмотрел на всех и произнес: