Игорь Морозов - Меченый

– А какая она еще бывает?

– Ну, наверно, горя и несчастья. Все шумят вокруг тебя, а ты не слышишь.

– А какая тишина у гор?

– У гор величественная и заоблачная. Как будто кто-то улетел и не вернулся.

– А лесная?

– В лесу она завораживает. Ты все время ждешь кого-то: не то зверушку, не то сказку.

– А в пустыне?

– Тишина пустыни смертоносна. Выжигает мысли солнцем, прячется за горизонт.

– А на кладбище?

– Жуткая и скорбная, однако.

– Ну а в небесах?

– Ангельская.

– А в брюхе у тайменя?

– Я даже не знаю. Спросить у мышки надо. Он её живьем глотает часто.

– А ночная?

– Ой, в ночи бывает всякая. Все зависит от настроения, ситуации и места, где она тебя застала. Самая красивая, наверно, у реки.

– А мы сейчас какую тишину будем слушать?

– Я так думаю, неспешную. Но для этого сначала нужно проверить снасть.

За разговором они пришли к тому месту, где были расставлены закидушки. Они были заброшены прямо с берега. Отец с сыном проверяли их не торопясь, подсаживали червяка, если это требовалось, и закидывали обратно в речку. Осень, начинало подмораживать. Закидушки стояли на налима, поэтому их наживляли на ночь. Днем, если на крючках оставались черви, могла клюнуть и другая рыба, если размер попавшейся рыбешки устраивал как живец, то тогда её насаживали на крючок понадежней и забрасывали уже в расчете поймать на живца хищную рыбу. И вот на одной из закидушек, где стоял живец, забрыкалась хорошая рыбешка. Гриша вытащил на берег таймешонка. Санька подлетел быстрее пули. Интересно. Снял его с крючка.

– Молоденький еще. Отпустим?

– Ну конечно. Посмотри на жировик.

– Батя, его нет. Ведь это Меченый.

– Да, опять судьба свела нас.

Они сняли рыбу с крючка и опустили в речку, приласкали, гладя её прямо в воде. Поговорили с ней немного, таймешонок слушал. Меченый узнал знакомый запах рук, поэтому он не боялся и не спешил сбежать подальше. Он понял, что опять он на свободе, и что его отметина спасла. Наговорившись вдоволь, подтолкнули, и он поплыл куда-то восвояси.

Гриша, когда ловил рыбу, почти всегда разговаривал с пойманной рыбой. Это происходило и в те моменты, когда он был на рыбалке один, и в те, когда был с друзьями или со своей ребятней.

Он зачастую ставил в тупик или давал размахнуться фантазии собеседника таким вопросом:

– А вот представь. Что эта рыба, которую ты сейчас вытащил из ее родной стихии, думает про тебя?

При этом взрослые крутили ус, застряв в каком-то непонятном замешательстве. А детвору уносило фантазией, как крылом паруса, загадочно и хлебосольно, словом. Про рыбу говорили краше соловья и все, что хочешь.

Солнце уже начинало прятаться за горизонт. Вечерние лучи играли бликами на воде, разбрасывая золотые монетки веером, весело и задорно они подпрыгивали, становились на ребро, и снова падали. Вместо перезвона по воде катился шелест.

– Да. Веселая тишина. И вроде звуки есть, и в тоже время тихо. Батя, она такая ласковая, как песенка на сон грядущий.

О чем говорит тишина? Наверное, каждому о своем. Даже одному и тому же человеку в одном и том же месте в разное время говорит о разном. И каждый раз что-то свое. Она, как сон, не повторяется. От настроения зависит и от дум.

Отец и сын сидели на берегу реки и слушали. Каждый слышал что-то свое. Отец что-то свое взрослое. Сын – что-то свое детское. Наверное, мечтали каждый о своем. Фоном тишине журчала речка, ветерок шуршал листвой. Они даже не заметили, как в их тишину вплетался соловей своим напевом. Окутал звезды, лес и реку трелью. Всё в восхищении притихло, превратилось в слух, на целый мир его лишь песня.

Уходя, они попрощались с рекой ласковым словом. Этот ритуал разговора с водой повторялся каждый день, и река понимала это слово. Река не делит звуки на языки и наречия, ей не нужен переводчик, она как полиглот понимает простое ласковое слово. А у воды есть память, ее структура изменяется в зависимости от тех слов, что ей говорят.

Тишину слизнуло гомоном оравы неуемных гадких птиц – бакланов. Черный хоровод из птиц слетался к перекату. Жесткие глаза трагедии смотрели на тайменя: прожорливые птицы ринулись на рыбу, плывущую по перекату. Таймень был крупноват для них, их глоткам не осилить крупной рыбы. Не в силах проглотить, они его клевали со всех сторон в бока и в голову, норовя попасть в глаза. Таймень изворачивался, как мог. Птицам не удавалось пробить крепкую шкуру рыбы, они только больно и противно щипали за бока, иной раз до крови. Таймень мотал головой, пряча глаза от острых крючковатых клювов. Кровожадные птицы, видя, что рыбе некуда скрыться на каменистом перекате, накинулись на него с удвоенным рвением. Ажиотаж, устроенный ими, привлекал новых разбойников, они слетались к перекату, готовые устроить кровавый пир несчастья.