Марьяна Романова: Стая

Она сразу бросилась в лес, как будто бы точно знала путь. Недолго бежала по тропинке, потом метнулась в кусты, не обращая внимания на ветки, царапавшие кожу и оставлявшие на ней алые метки. Впрочем, и сам я не чувствовал ни усталости, ни боли – адреналин стал для меня и двигателем, и анестезией.

Чувство времени было мною утеряно, не могу сказать, сколько мы вот так бежали по лесному бездорожью. Может быть, целую вечность, а может быть, четверть часа. В какой-то момент Алена резко остановилась, обернулась через плечо и посмотрела мне в глаза. Нехороший это был взгляд, недобрый, тяжелый. Я хотел как-то успокоить ее, но из-за сбившегося дыхания не смог произнести ни одного внятного слова. Она же как будто бы прикидывала, несу ли я достаточную опасность для того, чтобы расправиться со мною немедленно или можно отложить это на потом.

Наверное, если бы я запаниковал, дернулся, попытался убежать, она бы на меня напала. Но я просто стоял, немного согнувшись, в мои виски стучала горячая кровь, я ловил ускользающее дыхание, а деревья плясали перед моими глазами, как ведьмы на шабаше.

Алена, видимо, решила, что я не стою того, чтобы задержаться, и продолжила свой бег.

Уже почти совсем стемнело. Небо было ясным и безлунным. Черная луна. Еще в Средние века считалось, что день, когда луна целиком исчезает с небес, лучше всего подходит для самого темного, тайного, вредоносного колдовства. В этот день богиня Геката предстает своим жрецам в образе мрачной молчаливой старухи, вооруженной серебряным серпом.

Путь Алены лежал на вершину холма. Она бежала сквозь густой еловый лес, я не мог передвигаться так быстро и все-таки отстал. Алена прекрасно ориентировалась в темноте, я же был вынужден осторожно переставлять ноги и брести, вытянув руки вперед, чтобы не напороться на дерево.

И вот в какой-то момент я услышал волчий вой – чистый, низкий и уверенный – и понял, что это она, Алена. И со всех сторон леса вторили ей другие, вой приближался, воздух наполнило предвкушение чего-то особенного, и все понимали, что важный рубеж пройден, и ничего не будет как раньше, и даже меня, непосвященного, наполнило какое-то торжественное волнение. Совсем рядом со мною хрустнули ветки, кто-то пробежал мимо, и я с опаской вжался в ствол дерева, но волкам было не до меня. Вся Стая собиралась на вершине холма, это была их луна и их ночь.

В следующий раз я увидел Семенова в небольшой часовенке у городского кладбища. Исхудавший, с запавшими щеками и решительно сжатым ртом, в дешевом нарядном костюме с проблеском и светлых матерчатых туфлях… Его сложенные жилистые руки сжимали тонкую свечу, а молоденький рыжебородый поп пел над ним о царствии небесном.

Семенов собирался в далекий путь, я же был единственным, провожавшим его на перроне.

В последнее время я не питал к нему добрых чувств, но смерть всегда успокаивает страсти и отменяет обиды. Целуя его в прохладный и будто бы вощеный лоб, я чувствовал лишь светлую грусть.

На следующий день после того, как Алену поглотил лес, он не появился в офисе, никого не предупредив, что было странно для такого педанта. Ему звонили – только вот все без толку, длинные гудки. Кто-то из наших коллег даже радовался – мол, а все-таки есть в нем что-то человеческое, работу вот прогулял, перебрал с беленькой, видать. Но я почему-то с самого начала, едва бросив взгляд на его пустой стул, понял, что случилась беда, Семенова больше нет. В этом предчувствии не было ни паники, ни тоски, ни естественного ужаса, который испытывает каждый смертный, соприкоснувшийся с равнодушной бездной. Просто констатация факта.

Предчувствие не обмануло – уже к обеду в офисе появился следователь, который сообщил, что Семенов выбросился с балкона, не оставив последней записки. Это было очевидное самоубийство – многие видели, как он стоял на перилах и щурился на солнце перед тем, как сделать последний шаг в пустоту. Следователь задал всем по парочке формальных вопросов и ушел, оставив наш спокойный тихий офис в состоянии возбужденного улья.

Семенова кремировали, а для его праха я выбрал простую серую урну, которую поставили в стенку колумбария.

Татьяну я так и не нашел. Когда она сообщила, что уходит от меня и собирается восстановиться в дружественном монастыре, я не забеспокоился, отпустил ее легко. Мне были известны ее тропы, я примерно знал, где может быть это место, где она привыкла латать душу. Через несколько дней после похорон Семенова я туда отправился с намерением увезти Таню домой. Меня встретила приветливая послушница, которая сразу же вспомнила красивую девушку с седыми волосами. «Да, она приезжала, но пробыла всего четыре дня. Потом сказала, что ей достаточно. У нас место волшебное, здесь люди быстро находят свой путь. Вот и она нашла свой». Больше ничего мне узнать не удалось. Я пытался обзвонить немногочисленных Таниных знакомых, но никто ничего о ней не знал.