Екатерина Оленева - Наследство

И в этом золотистом тумане плавал образ Дориана – образ сладкий, но с горчащей миндальной ноткой.

Дориан – красивое имя. Волшебное, волнующее. И напоминает о порочном Грэе, вышедшем из-под пера Оскара Уайльда. Бередит, волнует, горячит, но не стоит забывать о том, что влюбляться не входит в её планы. Никакой любви – только не сейчас. И желательно не в ближайшие лет сто. А лучше всего – никогда. Самое щедрое, что можно себе позволить – интрижку, но тут материал не тот.

С такими, как Дориан, всё быстро становится слишком серьёзным. Кажется, что ты ещё совсем у берега, что вода едва у колен плещется, а в следующей момент ты уже с головой в омут, в быстрину – поди, попробуй, выплави!

А влюбляться Коре противопоказано. Она от этого катастрофически глупеет.

Наш разум – наша броня. Обнажить для кого-то сердце всё равно, что пригласить вора в дом. Глупо потом плакаться, что вас обокрали. Любить – нельзя. Любя, ты становишься уязвим. Любящего человека легко использовать, им запросто можно манипулировать.

Мы беззащитны перед тем, кого любим. Грустно, но правда в том, что мало у кого хватает благородства не помыкать тем, чьё сердце он держит в своих руках.

Резко оживший мобильник заставил вздрогнуть от неожиданности. Вот, чёрт – отец! Коре следовало первой позвонить ему, но делать этого она не собиралась, потому что знала, какой будет реакция Джея Аддерли на последние новости.

После того, как она закончила университет, Джэй переехал из Лондона в провинцию, в маленький уютный городок. Идею стать рок-музыкантом он похоронил вместе с молодостью, в зрелые годы предпочитая более практичный вид деятельности – торговлю. Небольшая продовольственная лавочка служила Джэю Аддерли надёжным источником дохода, частью которых он регулярно делился вместе с дочерью. Чем шире становилась залысина на его голове и толще живот, тем циничнее и трезвее Джэй глядел на окружающий его мир, грубея душой и черствея сердцем, но отцом он оставался хорошим. Джэй не переставал заботиться о Коре, даже несмотря на то, что она давно вышла из детского возраста, а сам он четыре года назад ещё раз женился.

Отец и дочь часто созванивались. Иногда, на праздники, Кора приезжала в тихое местечко, где он поселился, весьма живописное, самобытное и яркое, уезжая после уик-энда. Этого обоим было достаточно, чтобы поддерживать связь. Отец оказывал поддержку, но был ненавязчив. Они не докучали друг другу мелочами, но всё-таки о таком крупном событии, как сегодня, Корнелии следовало ему сообщить. Совесть упрекнула её за то, что она этого не сделала.

– Привет, пап.

– Извини, что так поздно, но у меня сегодня весь день душа не на месте. У тебя всё в порядке, дочка?

Кошки сильнее заскребли на душе. Ничего не сказать ему сейчас всё равно, что солгать.

– Да, всё в порядке. Вот только…

– Что? – в голосе Джэя звучало неподдельное волнение. – Говори, Кора, не скрывай от меня ничего. Ты же знаешь, со мной можно поделиться всем.

– Я не скрываю, пап, просто пытаюсь подобрать слова.

Корнелия взяла небольшую паузу и, сделав глубокий вздох, словно собралась нырнуть с головой, скороговоркой выпалила:

– Мне сегодня сообщили о смерти Гая Гордона, – снова короткая пауза. А потом вдогонку. – Моего дедушки.

Повисла тишина, вязкая, как ил или патока.

– Я знаю, кто такой Гай Гордон. И кем он тебе приходится. Сдох? Туда ему и дорога!

Не столько даже от слов, сколько от сдавленной, годами копившейся в отце ярости, Корнелию покоробило. У неё словно мурашки пошли по коже.

– Отец, не хорошо так говорить о мёртвых.

– Говорю, как заслужил.

– Ты знаешь, он оставил мне всё своё состояние, но завещал, чтобы…

– Не вздумай к ним ехать!

Отец рявкнул так, что в ушах зазвенело.

– Слышишь меня?! Чтобы они там тебе в уши не лили, чтобы не обещали – держись подальше. Думать не смей сунуться в этот их паучий Эдем!

Корнелия практически не могла припомнить того, чтобы её отец когда-то позволял себе так кричать.

Неужели его обида на стариков всё ещё жива? Прошло двадцать лет – долгих и длинных двадцать лет. Срок достаточный, чтобы любое пламя угасло, любой костёр догорел, а угли остыли.

– Папа, – мягко отозвалась Корнелия, – Гай Гордон умер. Его больше нет. Даже если он ранил тебя, даже если ранил сильно – прости его. Не ради него. ведь мёртвым-то уже всё равно – ради себя самого.

– Простить?.. Ты не знаешь, о чём говоришь.

– Возможно, что не знаю, но…

– Ещё раз говорю – услышь меня, пожалуйста! – Однако, просьбой в голосе отца не пахло. Это был агрессивный посыл, жёсткий, как перед ударом. Это был приказ. – Не смей видеться с ними! Не смей туда соваться. Не послушаешься – пожалеешь.