Екатерина Оленева - Так становятся звёздами. Часть 1 [СИ]

Шагнув за порог монастырской кельи Гаитэ замерла — навстречу ей выросла огромная фигура, на мгновение заслонив собой тусклый свет, едва пробивающийся из узкого оконца, утонувшего в толще каменных стен.

Не успела она испугаться, как воин, приветствуя, отвесил ей поклон.

— Граф Фэйрас? — узнала Гаитэ визитёра. — Какими судьбами? Что заставило вас нанести мне визит? Дома что-то случилось?

— Увы! Простите меня, сеньорита, но я принёс дурные вести.

Склонив голову, мужчина выдержал паузу, дожидаясь разрешения продолжить.

— Говорите, — потребовала Гаитэ.

— Сеньорита! Ваш дедушка и дяди убиты, а матушка попала в плен. Мы не теряем надежды на то, что, хотя бы ваш брат, юный лорд Рэйвдэйл, жив, но от него долгое время нет известий, так что подозреваем худшее — дом Рэйвов обескровлен.

— Это Фальконэ?

Вопрос был лишним, ответа на него не требовалось, он подразумевался сам собой.

Противостояние двух домов, Фэйлов и Рэйвов, длилось несколько десятилетий. В последнее время вражда обострилось настолько, что слухи о бесчинстве двух кланов, об их нечеловеческой жестокости по отношению друг к другу, доходили даже сюда, в уединённую обитель, надёжно запертую среди гор.

Мать Гаитэ прозвали Тигрицей.

Стелла Рэйвдэйл прославилась несгибаемым характером. Она вызывала неизменное восхищение тем, что так и не склонилась перед узурпатором Алансоном II, в то время как даже сильнейшие мужи Саркассора предпочли благоразумно капитулировать пред превосходящими силами противника.

Стелла презирала трусость. Стелла свято верила во Всевышнего и его благую справедливость. Согласно её убеждениям, те, кто обманом, подкупом, интригами, по трупам пробрались на трон — они не могли владеть им долго, ибо это несправедливо и не по-божески.

Согласно убеждениям Стеллы, чужаки Фальконэ подчинили себе страну лишь потому, что представители местной знати, презренные трусы, позволили себе продаться им.

Стелла собиралась исправить это недоразумение при первом удобном случае. А удобные случаи она устраивала с завидной регулярностью и с упорством, достойным лучшего применения. В результате чего гражданская война в стране не стихала.

Амбиции герцогини Рэйвдейлской простирались высоко. Она собиралась сесть на трон, претендуя на него по праву крови и рождения. Её убеждения в собственной правоте ничто не могло поколебать. Стелла Рэйвдейл не продавалась, не боялась, не покорялась, не смирялась, не преклоняла колен, не шла на компромиссы.

Гаитэ на собственной шкуре пришлось испытать всю несгибаемую принципиальность и железную непреклонность матери. Когда её дар впервые заявил о себе, герцогиня Рэйвдейл не колеблясь отдала дочь Ордену, чтобы Служители Духов огнём могли очистить её дочь от скверны. К счастью для Гаитэ, святые отцы предпочли не искоренять, а использовать дар, благодаря чему она и уцелела.

Орден Духов обучал, опекал, наставлял. Он стал для Гаитэ тем, чем отказалась быть семья. В итоге она пришла к мысли, что приобрела больше, чем потеряла. В монастыре её уважали, ценили, любили. Здесь она была счастлива и пользовалась свободой, о которой у себя дома вряд ли могла мечтать.

Но о том, что мать отдала её на сожжение и никто из родственников не вступился, Гаитэ не забыла. Она заглушила в сердце ростки привязанности ко всем, кто был связан с ней узами крови. Семья — это не столько телесные, сколько духовные узы, а их между Рэйвдейлами не наблюдалось.

Новость о разгроме дома, безусловно, огорчила, но не сокрушила и не опустошила Гаитэ, как это непременно бы случилось при других обстоятельствах.

— Присядьте, граф Фейрас, — предложила гостю Гаитэ мягким голосом. — Примите мои соболезнования. Мне очень жаль слышать о горе, постигшем всех нас. Я скорблю.

Это было правдой — ей было жаль.

Да, Гаитэ видела дедушку от силы всего-то десять раз, из которых до разговора с внучкой он не опустился ни разу. Пусть всё, что Гаитэ могла вспомнить о нём, было то, что её дед помешанный на охоте старый сноб-маразматиком. Всё равно она предпочла бы услышать новости о его жизни, а не о смерти.

Дядьев вспомнить, увы, так и не получилось. Даже в их количестве у Гаитэ не было полной уверенности.

По-настоящему чувства задевало лишь известие об участи младшего брата. В ту пору, когда Гаитэ увезли из дома, Микки был беспомощным, ласковым ребёнком. Сейчас ему должно было быть около семнадцати, но представить его взрослым юношей не получалось. Перед внутренним взором упрямо вставал образ пятилетнего малыша.