Игорь Сурков - Исчезновения в Гальштате

Единственное, что меня беспокоило, – это то, что у меня была не слишком подходящая одежда для светских мероприятий. Сашка Медведев сам предложил мне на неделю свою офигенную худи, но, померив ее, я понял, что рукава мне стали коротковаты. Видимо, за зиму я еще немного вытянулся. У Витки есть приличные темные брюки, но он же намного ниже меня, у меня в них лодыжки видны. А купить новые уже не на что. Все оставшиеся деньги я уже потратил на цепочку. Хорошо хоть есть отличные ботинки, которые мне подарил Евдокимоф, и приличная белая рубашка, которую выдали в детдоме. Трусы и носки у меня, правда, тоже позорные, но кто их видит-то? Только Витямба, когда спать ложимся, но его я не стесняюсь. Тем более у него трусняк не лучше моего. Такие же застиранные и растянутые. Когда я с Кристиной, я стараюсь поскорее стянуть с себя их. Она думает, что это я от нетерпения, а я просто стесняюсь их показывать.

С Игоряшей мы больше так по душам не говорили. И я никому, конечно, то, что он мне про себя поведал, не рассказываю. Пробовал вычислить, каких именно девочек они с женой рассматривали в качестве кандидатов на удочерение, но так и не понял. Просто у Игоряши есть одно странное свойство: почти каждый ребенок в девяносто шестом, с которым он хоть как-то соприкасается, становится уверен, что именно он или она и являются у нашего знаменитого историка настоящим фаворитом. Что именно их он любит больше всех остальных. Вот спроси того же Медведева или Кирюшу, и они тут же скажут тебе (по секрету, конечно), что Игорь Дмитриевич уделяет им времени и внимания больше, чем всем остальным пацанам в школе. А на самом деле Игоряша относится ко всем из нас одинаково. Просто одинаково внимательно и по-доброму.

Вечером, перед вторым приездом Евдокимофа, мы с Кристиной долго были вдвоем. Я все пытался понять, не ревнует ли она меня к моему опекуну. Мне показалось, что совсем нет. Она воспринимает его как моего близкого родственника, моего друга. Она любит меня, и поэтому любой, кто обо мне заботится, для нее очень хороший человек. Просто она бесхитростная, и ее чувства ко мне очень добрые… я целую ее губы, лоб, руки. Я закрываю свои глаза, но все равно вижу ее каждую секунду. У нее такие нежные руки! Когда она касается меня, все во мне трепещет и поднимается ей навстречу… как я люблю ее! Как я буду тосковать по ней все эти восемь дней в Москве.

…Евдокимоф прилетел тем же самолетом, в шесть утра. Опять не выспавшийся и с запотевшими очками. Я ждал его на остановке маршрутки, возле школы на нашей улице Климасенко. Он сразу меня увидел и схватил в охапку. Мы обнялись и чуть даже застыли так. Я тогда почувствовал, какой же он все-таки для меня родной, и как я по нему соскучился. Это был учебный день, и я опаздывал на урок. Мы поскорее пошли к школе. Я – на занятия, а он – прямиком в кабинет директора. Надо было дооформить мои бумаги для поездки в Москву. Пока я был на уроках, он успел встретиться с Григорием Ароновичем и забрал у него мои бумаги для оформления шенгенской визы. Потом еще мы с ним ходили в нашу библиотеку, и Евдокимоф там вручил нашей, обрадованной таким визитом библиотекарше большой сверток с книгами: и своими, и других известных российских писателей. Причем все книги были с дарственными надписями авторов: что они предназначены для детей из детского дома номер 96 города Новокузнецка. Библиотекарша была чрезвычайно польщена таким презентом и долго благодарила моего опекуна. Потом мы поехали на такси в опеку. Надо было что-то подписать еще и там; я должен был дать официальное согласие на поездку в Москву. Я думал, что, может быть, надо познакомить Евдокимофа с моей Кристиной, но ее нигде не было видно.

Вечером мы с ним пошли наконец-то прогуляться, и меня как прорвало. Я беспрерывно, взахлеб рассказывал ему что-то. И про наши школьные дела, и про то, какой из присланных им музыкальных файлов мне особенно понравился, про мои дела в музыкалке. Про Витямбу, Кирюшу и всех Лапушкиных. Еще – про театральную неделю и как отлично он придумал дополнить текст Шварца. И теперь мне было совсем легко говорить ему: «ты». Я рассказал ему про все, кроме моего разговора в день рождения с Игоряшей, и про мою Кристину. Почему-то я решил, что не стану с ним обсуждать то, как я счастлив любить ее и быть любимым ею…

Следующий день был последним учебным днем третьей четверти. Нам раздали дневники с оценками за четверть, а в шесть вечера я уже собрал свой маленький чемоданчик и стоял у окна, ожидая, когда за мной приедет Евдокимоф. Он не стал заходить внутрь, а только помахал мне рукой, чтобы я выходил с вещами. Я поскорее натянул куртку, взял чемодан и пакет с медом и орешками и пошел в холл, где почти все наши были в сборе. Кто-то смотрел кино по телевизору, Медведев, как обычно, был обижен, что проиграл Машке в шашки. Я со всеми попрощался. Витямба с Кирюшей пошли меня проводить до низа, но на лестничной клетке увидели Кристину, и тактично, пожав мне руку, удалились. Я обнял ее крепко и прошептал в ухо, что обязательно скоро вернусь. «Да, – сказала она мне. – Приезжай поскорее. Я тебя очень люблю». «И я тебя тоже… очень»… Мне было как-то тревожно за нее на душе, но при этом я чувствовал какой-то подъем и нетерпение. Мне предстояло то, о чем каждый божий день мечтает любой детдомовец: дорога домой, в семью, туда, где я буду сыном, где меня будут любить и понимать…