Дмитрий Ардшин - У. Рассказы и повести

– Это все старый жилец, – процедила Елизавета Дмитриевна, попыталась закрыть дверь, но девушка опять помешала, торопливо проскользнула в уборную и уставилась на фаянс.

– А что с ним случилось? – спросила девушка.

– Сдался тебе он, – Александр усмехнулся и бросил взгляд на Елизавету Дмитриевну, ища у нее поддержки.

– Поверьте, здесь нет ничего интересного, – с досадой проскрипела Елизавета Дмитриевна и нахмурилась.

– Да, скажите ей, ради бога. А то ведь она не успокоится, – Александр хохотнул.

– Он напился… – выдавила Елизавета Дмитриевна.

– Ну – и?.. – Александр театрально округлил глаза. – Не томите нас. Мы так хотим знать, просто умираем.

– Не паясничай, – не оборачиваясь, все так же глядя на фаянс, бросила девушка. Улыбка сползла с лица мужчины, нижнее левое веко задергалось; Александр сгорбился.

– Ну, котик, это ты уже через край, – мрачно заметил он и удалился на кухню.

Повисло молчание, которое штопала тихо журчащая вода.

– Он напился и разбил голову, – проворчала хозяйка. Вздохнула. – И вообще, он был странный.

– Да что вы знаете… Вы же ничего не знаете, – запальчиво отозвалась девушка и огорошила Елизавету Дмитриевну затуманенным взглядом.

– Пойдемте лучше кухню посмотрим, – растерянно предложила хозяйка.

Но девушка ничего не ответила. Прижавшись спиной к стене и скрестив на груди руки, она опять уставилась на Него.

– Да. Лучше пойду-ка я на кухню, – пробормотала хозяйка. Она осторожно прикрыла дверь уборной, оставив узкую щель (так, на всякий случай), и зашаркала на кухню.

Девушка задумчиво смотрела на Него, слушая приглушенный ропот. Так слушают знакомого, которого очень давно не видели. Он столько должен ей рассказать. Очень запутанная история. Странный переплет. А времени в обрез. Лишь на то, чтобы выслушать. И потому она успевает сказать лишь несколько слов:

– Я так и не нашла своего рыбака, – роняет она и вздрагивает от зычного, веселого голоса из кухни:

– Настя! Тут меня хозяйка пытает, будем мы здесь жить или нет? Хватит капризничать, иди сюда скорей!

Настя выскользнула из уборной. И Он негромко пророкотал ей вслед, словно о чем-то сожалея.

Это было его тайным летним увлечением. Воображение услужливо придавало действиям девятилетнего Евгения Дерягина облик преступления. Дыхание перехватывало, и что-то изнутри щекотало низ живота.

Прихлопнуть, раздавить, – тоска, да и только. Надо длить, растягивать их боль. Лишь тогда войдешь в раж. Только тогда окатит теплая, сладкая волна, и в глазах потемнеет. На кухне, где трепыхались выцветшие занавески, и бормотало сбрендившее от новостей радио, Дерягин медленно, как можно медленней отрывал им конечности. Он аккуратно вешал жертвы на виселицы, сделанные из спичек и проволоки, а после подпаливал. Черные тельца подергивались, корчились в огне агонии, и, казалось, безмолвно молили о пощаде и звали на помощь. А их соплеменники, будто пытаясь спасти несчастных, кружились над юным палачом и жалили его в шею, в руку, в щеку. От внезапного приступа страха Дерягин передергивался, соскакивал с табуретки и махал руками.

Но больше всего Евгений боялся, что ночью, когда он заснет, из-под кровати, шурша лапами, выползет мохнатый король мух и, холодно поблескивая сетчатыми, размером с баскетбольные мячи глазами, сделает с Дерягиным все то, что Евгений проделывал на кухне с его назойливыми поданными.

Гостиничный номер был крохотный. Выбравшись из-под кровати, Дерягин уткнулся лицом в коричневый ботинок Светланы, которая сидела в драном с деревянными подлокотниками кресле, закинув ногу на ногу. Евгений потерся щекой о ботинок и, шутливо зарычав, впился в него зубами. Пташкина, поморщившись, отдернула ногу.

– Упс, – вытянув губы, произнес Евгений, поднялся и стал неторопливо отряхивать от пыли серый мятый костюм. – Еще скажи двадцать шесть (чихнул) лет, а веду себя, как маленький, – он напряженно усмехнулся и опять громко чихнул.

Когда они только вошли в номер, и Евгений, с глухим хлопком откупорив игристое полусладкое, наклонил бутылку над пластиковым стаканчиком, то Светлана, дергая себя за мочку уха, оглушила Дерягина тихими словами. И советское шампанское, переливаясь через край стаканчика, шипело и пенилось озерцом на столе, и струйками стекало на пол. Больше Светлана ничего не сказала. Она лишь буравила Дерягина глазами.

С их последней встречи прошло каких-то две недели, а Светлана так переменилась, – не узнать. Черная длинная, до щиколоток юбка и такой же траурный свитер с глухим воротником, пожухлые соломенные волосы, болезненно-бледное лицо с кумачовыми губами, – все это было незнакомым, чужим, странным.