Алексей Июнин - Человек-Черт

Он уныло брел мимо скульптур потрясающей красоты. Шел по главной аллее сада, сворачивал в стороны. Скульптуры, скульптуры, скульптуры. Бюсты Македонского и Диогена, Аристотеля и Гераклита, Сенеки и Двуликого Януса. Застывшие лики каменных античных философов застыли в гримасах боли и отчаяния. Женские фигуры в соблазнительных позах, фонтаны, снова скульптуры. Почему мраморные мужчины так мученически кривят лица при наличии прекрасных полуобнаженных дев потрясающей красоты? С чем это может быть связано? Жуй не редко посещал этот сад, но он и не догадывался, что здесь так много скульптур, ему даже стало казаться, что каменные дамы преследуют его, окружают со всех сторон, куда бы он не свернул, прельщают его и только для него обнажают мраморные прелести.

Андрей побрел на звук проезжающих автомобилей, где-то вдалеке была проезжая улица, а перед ней Жуй уже видел огораживающую Летний Сад кованную ограду. Эта была очень старая ограда, состоящая из металлических пик с острыми концами. Красивая статная ограда, от нее веяло восемнадцатым веком. Императорской фамилией. Между стальными секциями – высокие кирпичные столбы с венчающими их каменными вазами. Жуй медленно приблизился к ограде, волоча одну ногу и смотря перед собой пожухлым взглядом человека, поднимающегося на плаху. Андрей Жуй больше не плакал, он знал решение. Надо действовать сейчас, немедленно, потом у него не хватит смелости, если это «потом» вообще наступит. Дрожа всем телом и не чувствуя ног, Жуй ковылял к ограде. За забором мигал светофор и шумели редкие полуночные машины.

– Стой! – услышал он со стороны и остановился. Справа от него по асфальтированной тропинке с часто расположенными скамейками ему наперехват бежала Ламия. Она была в каком-то тяжелом испанском платье, какие носили лет триста назад, но не теперь. – Стой, Андрюша! Не вздумай!

Откуда она взялась? Андрей не видел ее в Летнем Саду, не видел ее среди толпы.

Он не ответил, сейчас он ее ненавидел даже еще сильнее, чем себя. Он подошел к забору и ухватился заскорузлыми перстами за прохладные стальные штыри. За пыльной стальной оградой жил ночной Санкт-Петербург и Жуй смотрел на него. Ламия приблизилась к нему сзади и звала его по имени, но он не поворачивался, он смотрел на Дворцовую Набережную реки Невы. Он знал, что слева от него через Лебяжью канаву располагалось Марсово Поле, справа – Летний дворец Петра Первого. Центр города, атмосфера тут пропитана историей. Жуй набрал полные легкие прохладного воздуха.

Андрей обернулся. Позади него стояла и смотрела на него Ламия. Поймав его взгляд, она предостерегающе покачала головой, но подойти ближе не решалась. Жуй проклял эту девушку, отворачиваясь от нее он надеялся, что она останется в прошлом. От нее исходит нечто тяжелое и тревожное, она не должна быть рядом с ним, она его портит. Она овладела его разумом и тянет его в пропасть. Молодой человек хотел сказать ей это, но решил не тратить время на слова, которые она, естественно, начнет оспаривать и утверждать, что любит его и что им вместе гораздо замечательней, чем если он был один или с другой девушкой.

Ловко прыгнув, он одним махом очутился на одной из колонн кованной ограды. Все колонны венчали украшения в виде вазы для цветов и Жуй взобрался на одну из таких декоративных ваз. Он выпрямился и, взглянув вниз, увидел на газоне собственную тень отбрасываемую от фонаря на Дворцовой Набережной. Тень не принадлежала человеку. Кому угодно, но не человеку. Жуй шевельнул хвостом, приподнял руку, повернулся боком чтобы был виден силуэт неправильно сгибающихся ног. И, конечно, рожки и хвостик. Вытерев слезы, Андрей Жуй последний раз взглянул на Неву, на автомобили, на рекламные баннеры и встал на декоративной вазе параллельно длине высокой ограды. Его лицо смотрело в одну сторону ограды, а за спиной простиралась другая сторона. Если проследить дальше, то через несколько десятков метров будут Главные ворота Летнего Сада.

Кто-то, по-видимому, заметил стоящего на колонне человечка, потому что со стороны тротуара Дворцовой набережной раздался крик. Жуй только повел ухом, но не отреагировал. Зато Ламия, наконец, сбросила с себя оковы нерешительности и побежала к своему закадычному дружку. Но было поздно, она ничего не успевала. Андрей закрыл глаза, высветил перед сомкнутыми веками образ живого отца, и прошептав: «Прости, мамочка!», распростер руки в стороны и повалился спиной вниз.

Его тело упало на острые пики ограды. Пики прошили его спину, войдя точно в позвонки, одна вошла в шею, еще две вонзились в затылок.