Дмитрий Агалаков - Пантера Людвига Опенгейма

Гарт спрятал улыбку – барон Розельдорф сколотил свои миллионы на поставке пушек и боеприпасов. Он и впрямь был королем своего дела!

– Я бы не посмел с вами соревноваться, – с учтивой улыбкой заметил иллюзионист Жардо, – но Огонь, который добываю я, имеет иную природу!

Пораженный такой наглостью, барон Розельдорф мрачно рассмеялся:

– Любой огонь, господин Жардо, одинаков!

– Уже скоро я докажу вам обратное, – поклонился иллюзионист.

Барон взглянул на Гарта – и взгляд его означал: зачем ты привел ко мне этого наглеца?

– Теперь вам лучше меня удивить! – раздраженно бросил Розельдорф и кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.

Гарт Гарвей уже отдавал подручным распоряжения. Тотчас же облака из живых роз потянулись вверх, и барон, взяв примадонну под руку, повел ее вниз, к гостям, под гром оглушительных рукоплесканий.

Иллюзионисты Жардо были предоставлены самим себе.

Свет в хрустальном айсберге под потолком залы погас, и на сцену из-за противоположных кулис вышли мужчина и женщина – оба в черном трико. При появлении двух этих людей разгоряченная вином и долгими развлечениями публика вдруг разом смолкла и замерла. Было в этом выходе, после легких и беззаботных феерий, что-то зловещее, будто посланцы самой Чумы пришли на пир.

Вошедшие остановились футах в тридцати друг от друга и на таком же расстоянии от края сцены.

Пауза, во время которой можно было услышать тяжелое дыхание публики, жаждавшей обещанного ей сюрприза, затянулась. Гнетущее напряжение, охватившее толпу, грозило уже сорваться в безразличие и недовольство, когда кисти, а затем руки загадочной пары оторвались от тела и медленно поплыли вверх. Вслед за руками изогнулись их тела и через полминуты мужчина и женщина двигались в танце, не похожем ни на один земной танец.

Шли минуты. Сидящие в зале, как завороженные, смотрели на танцующую пару.

И вдруг волнение пронеслось в толпе. У самого края сцены вспыхнуло свечение, словно это загорался воздух. Свет становился все ярче и скоро можно было уже понять, что он приобретает форму и движется, подражая движениям двух людей – мужчины и женщины, танцующим в глубине сцены. Свечение разрасталось, одновременно меняя форму. И спустя всего несколько минут уже два исполинских животных, лев и львица, танцевали перед публикой. Львица, оранжевая, искрящаяся, изящная и сильная, прыгала, точно играла сама с собой на невидимом поле. Лев, пылающий ярко-алым светом, куда более крупный, был могучим и грозным, но звериные черты его скорее вызывали безотчетный страх, чем восхищение. Гремучей тоской, роковой опасностью веяло от этого зверя, клетка для которого была бы самым надежным пристанищем! Прошло еще немного времени, и два огненных зверя стали сближаться. Теперь они играли вместе. Было заметно, что львица хочет укротить могучего зверя, своего спутника, обворожить его, отвлечь от самого себя. Помочь ему стать другим. Но лев был страшен, и много сильнее ее – и все чаще в его звериных движениях появлялась не грация танцующего, но молниеносные движения охотника…

На небольшом возвышении, недалеко от края сцены, за столиком юбилярши, Аделина Велларон сжала руку барона. Ее ногти впились в его крупную ладонь, в старую дряблую кожу, но Розельдорф, словно окаменев, не почувствовал боли.

– Господи, – не отрывая глаз от сцены, прошептала она, – я боюсь. Посмотри, как они огромны. Это не фокус. Я чувствую жар от этих чудовищ. Они убьют нас. Мы погибнем. Прошу тебя, останови их!

Но барон не слышал ее, он точно оглох: как и Гарт Гарвей, он смотрел туда, где на сцене танцевали, уже почти в поединке, два огненных зверя…

Внутри Давида все пылало. Его произведение становилось отдельной субстанцией, и в этом было настоящее наслаждение! И когда он отдал последнюю каплю себя – огненному животному, настоящему исполину, зверь, яростный и непобедимый, оторвался от него. Больше он не принадлежал ему, Давиду! Он приказывал ему делать одно, но пылающий лев творил другое, куда более совершенное. И тогда Давида, ошеломленного догадкой, охватил ужас. Он понял, что вовсе уже не управляет животным, а, скорее, оно управляет им! Оно заставляет его танцевать, отдавая себе все новую энергию. Лев пил из него, как пьют вино из кубка! Это было наваждением, но это была так! Но что должно было случиться, когда кубок опустеет? С ужасом Давид видел, как рожденный им зверь наливается таким яростным пылающим алым светом, точно готовится вспыхнуть и спалить все кругом, не пощадив никого. Теперь он готов был разорвать львицу – и она уже из последних сил сопротивлялась ему.